Святой - [6]

Тогда я решил пуститься в странствования, чтобы поучиться у мастеров. Путь мой лежал через Францию и Аквитанию и при переходе через Пиренейские горы каждый вечер мне чудился в багряных облаках город чудес, Гренада, куда влекло мою душу, покуда, наконец, его очертания воочию не предстали передо мною на фоне вечернего неба. И мне дано было созерцать все великолепие мира, там сосредоточенное, сквозные украшения их чертогов, пальмы и кипарисы волшебных садов и вздымающиеся струи шумящих фонтанов.

– И ты вернулся домой без того, чтобы тело твое и твоя вера подверглись обрезанию, бедный Ганс? – вставил свое слово Буркхард.

– Можете в этом не сомневаться; и вернулся, к тому же, более умным, чем отправился в дорогу. Что же до моей христианской веры, то мне довелось даже отстаивать ее перед одним великим философом; я помогал ему усовершенствовать подзорные трубы, с помощью которых он наблюдал движение светил. Каждую ночь он показывал мне вереницы медленно совершающих свой путь небесных созвездий, объясняя, как спокон веков человеческие судьбы прикованы к этим сияющим знакам и фигурам, звериным подобиям и колесницам, так что ничья рука, ни божеская, ни человеческая, не может остановить вращающихся спиц этого огненного колеса, и потому здесь не остается места ни для человеческого произвола, ни для божьего гнева или милосердия.

Но я ему не верил и, в доказательство обратного, ссылался на бурные приливы раскаяния после совершенного греха.

В остальном я нашел и узнал в Гренаде то, зачем туда поехал. Это чистейшая правда, господин мой! Языческие лучники несравненны! Недаром же они еще издревле, – как гласит предание, которому я охотно верю, – с остроумием и находчивостью сумели из формы лука извлечь более сжатую и удобную форму арбалета. Ибо господь бог открыл язычникам многие науки и искусства: математику, механику, зодчество – всякого рода знания, где приходится исчислять и взвешивать, и я полагаю, это для того, чтобы даровать им перед вечной смертью краткое торжество.

Каноник одобрительно кивнул головой в ответ на это мудрое замечание, и арбалетчик продолжал:

– Три года провел я в языческом городе. Дни проходили незаметно, споря в своем беге с работой, и, овладев мало-помалу языком арабов, я, позабыв вино и споры, услаждал себя по вечерам, внимая, как рассказывают сказки собравшимся в открытых воздушных галереях. Там-то я услышал однажды рассказ из уст одного смуглого юноши с пламенными глазами, – а ему внимали с особой любовью, так как он умел представлять в лицах и движениях мужчин и женщин всех сословий, – хотя история эта была не лучше и не хуже других. Вам кажется, что я уклоняюсь в сторону, но пропустить ничего нельзя, ибо повествование, о котором идет речь, относится к делу.

Это – сказка о принце Лунный Свет. Молодой чужеземец, с одного из северных островов прибыл в Кордову и завоевал благоволение калифа чарами красоты и речей, а также мастерской игрой в шахматы. При этом, несмотря на свою нежную молодость, он отличался такой остротой ума и политической мудростью, что калиф, пользовавшийся его советами, без войн и кровопролития, благодаря лишь искусному управлению, сделался самым могущественным из арабских властителей. Вот почему калиф был совсем без ума от принца Лунный Свет (так величали чужестранца жители Кордовы за бледность и кротость его лица) и, не долго думая, дал ему в жены прекраснейшую из своих сестер, принцессу Солнце, которая, однажды увидев чужеземца, не могла более оторвать от него своих сияющих очей. Но Солнце и Луна не прожили вместе и года, так как рождение дочери стоило принцессе жизни. Вслед за этим сто завистливых царедворцев вступили в тайный заговор против чужеземца, считая положение его пошатнувшимся. Умный принц изобличил их, но в то же время, по своему кроткому нраву, просил сохранить им жизнь. И вот однажды рабы калифа пригнали к воротам его дворца десять мулов с таким же количеством мешков, и когда челядь развязала эти мешки, оттуда выкатились на мраморные плиты его двора головы всех ста врагов. Но принц, получивший этот кровавый дар, при виде его побледнел, удалился во внутренние покои и с наступлением ночи, вынув из колыбели своего ребенка, сел на коня и покинул спящую Кордову. Вместе с ним счастье и могущество навсегда отвернулись от калифа.

Рассказчик в пылу своего повествования клялся, что сам знал принца Лунный Свет и при частых встречах на площадях Кордовы, смиренно приветствовал его, скрестив руки на груди. Они не очень разнились по возрасту, а со времени тех событий не прошло и десяти лет. Он был убежден, что рассказывает правду, я же – не вполне, ибо мавры, господин мой, лгут с большей искренностью, чем мы: их живое воображение обманывает их самих, выдавая небывшее за бывшее. Незадолго до моего отъезда мне вторично довелось услышать из уст этого смуглолицего малого сказку про принца Лунный Свет и, говоря по правде, без заметных прикрас или изменений. Это меня поразило. Но я не имел досуга для расспросов, ибо я сам в то время, подобно принцу Лунный Свет, собирался расстаться с этими чуждыми мне нравами и обычаями и втихомолку вернуться в христианские страны.