Святой - [5]

Приор ценил в этом поэте благочестивого язычника, считая, что господь, в награду за его добродетели, вдохнул в него пророческий дар, так что в стихах его можно ясно увидеть отраженный лик пречистой матери и ее младенца. Поэтому-то свиток, по которому я учился, был весь в ножевых дырах. И когда в Иванову ночь я покидал монастырь всех святых, то перед тем, как перепрыгнуть через стену, я также трижды проткнул пергамент ножом, пламенно призывая все три святых имени и попал на слова: Sagittas, calamo, arcui. [Стрела, тростник, лук (лат.).]

И Вергилий сказал правду: всю свою жизнь я имел дело со стрелой и луком. Итак, мне снова пригодились мои быстрые ноги, и я поспешил через лесистые горы к Эльзасу, срезав по прямой линии большой изгиб Рейна. Около полудня я попал на лужайку перед укреплением, где разношерстая толпа занималась стрельбой из лука. Уже в пути запах земли и свобода движений опьянили меня, и нужно ли удивляться, что среди сутолоки этого веселого лагеря стрелков я взял у озорных парней, потешавшихся над беглым монахом, лук, выставил ногу вперед и, став в позицию, принялся посылать выстрел за выстрелом в цель. Нужно вам сказать, что глаза мои, зоркие и верные от природы, не обманывали меня никогда с самого детства.

Думаю, что меня, отвыкшего иметь дело с кубком, сильно подпоили, и я, распалившись духом, засучил рукава и подоткнул по самый пояс рясу; далее мне смутно и с досадой припоминается, как меня носили с оголенными руками и ногами, при общих насмешках и хохоте, в шутовском торжестве. Ранним утром, в платье слуги, подаренном мне одним добрым парнем, я снова пустился в дорогу, не без стыда взирая на свое положение. Опозоренный герб – по одну сторону и разорванная ряса – по другую лежали на моем пути. Мне ничего не оставалось, как только заняться ремеслом, и вот я стал подыскивать себе такое, которое не вполне бы разлучило меня с моим рыцарским сословием и его обиходом и могло бы прокормить меня как в мирное, так и в военное время. Тут-то мне стало понятным пророчество Вергилия, и я решил сделаться лучником и арбалетчиком. Сначала все трудно, господин мой, а мне приходилось бороться не только с привычками рыцаря большой дороги и монаха, но еще и с иными безрассудствами моего доброго сердца. Я нуждался в прочном положении, ибо хотя я и успел уже убить жида и нарушить монашеский обет, но мой благочестивый нрав чуть было не втянул меня в третье злодеяние. Об этом я вам еще расскажу, в остальном же буду краток.

По дороге я попал в Страсбург в компанию странствующих школяров, и мы кутили в шинке напротив стен и башен этого прославленного города. Тут мне вспомнилось, как моя матушка мне рассказывала о своей благочестивой тетке, что некогда вела праведную жизнь в одном из страсбургских монастырей и к предстательству которой на небесах она успешно прибегала в тех случаях, когда волны бедствий грозили ее захлестнуть. И я решил во время моих скитаний поступать точно так же. Итак, я обратился к одному из школяров – парню с открытым и ясным лицом, знающим издавна, по его словам, город, – и в приветливых словах осведомился, не может ли он указать мне монастырь, где почила моя тетка Вилибирг, слывшая святой. «Любезный, – ответил он, – видишь ли ты там восьмиугольную башню с пестрой кровлей, а рядом с ней длинное здание у городской стены? Там проживала твоя тетка».

Тут я бросился на колени, устремил взгляд на указанное здание и обратился к святой жене с горячей мольбой, прося ее быть мне поддержкой во всех добрых и спасительных начинаниях. И что же я слышу позади себя? Подавленное хихиканье, взрывы дикого хохота; быстро повернув голову, я вижу, что мой школяр, смастерив из краев своей одежды два длинных уха, машет и делает ими знаки рядом с моими ушами. Вместе с ним неистово хохочут и все остальные: «Осел молится перед домом красоток!» В тот же миг этот плут очутился подо мной, а из глаз моих полились горькие слезы при виде людской злобы и низости; я так принялся душить этого парня, что он, наверное, испустил бы дух, если бы остальные не вырвали его из моих рук.

В Страсбурге я поступил в первоначальное обучение к одному лучнику, который относился ко мне честно и научил меня добросовестно своему ремеслу, поскольку сам им владел. Но он, будучи человеком обычая и привычки, только упрямо покачивал головой, глядя на всякие ухищрения и усовершенствования, допускаемые как сущностью, так и внешней формой арбалета, как раз в это время проникшие к нам в Германию из Англии, Фландрии и особенно из языческой Гренады. Я же обладал юным пытливым умом и, сделав только первые шаги, не мог никак успокоиться.

Ведь, господин мой, в каждом, даже в самом малом из искусств, сокрыта задача совершенствования, которая влечет, манит нас и заставляет день и ночь стремиться к ее осуществлению.

Часто в ту пору мне удавалось в своих сновидениях смастерить лук или стрелу, которые превосходили своим действием даже сарацинское оружие, но с рассветом все мои изобретения тускнели и исчезали, словно обманчивые блуждающие огоньки. Ведь то были либо неуклюжие попытки нащупать нечто новое, либо произвольные выдумки, так как мне были ведомы лишь отдельные приемы, но не общие основы и законы моего искусства.