Святой - [2]
– Об этом ты расспросишь его сам, после того как закусишь у меня, – отвечал старик. – Он вернется к ночи обратно в монастырь. Вся наша братия, пробст с капитулом, отправилась верхом на охоту, за исключением, как видишь, меня, старика. Мне хотелось сегодняшним выходом почтить нового святого, о страстях и чудесах которого вот в этот самый час, – он указал на стройно возвышавшийся собор богоматери, – повествует верующему народу некий умник из люцернских попов.
Его речи изгнали на сегодня из города мою братию, слишком ревнивую к славе святого. Но так как скорее любопытство, чем благочестие, направляло мои шаги, а снег небесный их затрудняет, то я без ущерба для своей души думаю повернуть обратно. Вели отвести твоего пегого к «Ворону». Вон там, у реки, стоит как вкопанный конюх из «Святого Мейнрада» и глазеет на собор богоматери. Твой пес, что так понуро сидит в снегу, может отогреться у моего кухонного очага. Но, клянусь окровавленной головой святого Феликса, я не могу больше стоять в воде. В этих снежных лужах притаилась коварная ведьма с клещами, я хочу сказать злая подагра, терзавшая меня всю зиму и только недавно выпустившая из своих когтей. А потом приходи ко мне, англичанин!
При этих крылатых словах господин Буркхард зябко закутался в свою шубу и с прежней осторожностью стал вновь подниматься по мокрому переулку. Ганс позвал зазевавшегося слугу и, вручив поводья своей кобылы, дал ему всякие поручения и указания для передачи хозяину и завсегдатаям «Ворона». Туда часто захаживали дворяне, среди которых у арбалетчика было немало заказчиков и должников.
Затем он отцепил от седла свою дорожную сумку, взял ее под мышку и направился вместе с Таппом, ни на шаг не отходившим от имущества своего господина, вверх по крутому переулку, ведущему в монастырь.
Приглашение каноника пришлось Гансу-арбалетчику кстати, ибо он был человеком расчетливым.
II
Зимний день был так темен, что узкая комната каноника, в которой он угощал своего гостя, освещалась более золотисто-мерцающим пламенем очага, нежели светом, проникавшим через высоко расположенное полукруглое оконце. Пока арбалетчик заканчивал свой ужин, г-н Буркхард, человек хрупкого сложения и умеренного образа жизни, уже несколько времени как сидел в кресле, покрытом мягкой овечьей шкурой, протянув к огню ноги, укутанные в мех. Седовласый, как и он, эконом убрал со стола посуду и поставил на каменный выступ камина кувшин крепкого местного вина и два серебряных кубка.
Каноник был в явно приятном расположении духа. Его радовало, что ему удалось в этот угрюмый зимний день завлечь под свой кров человека, столь близко знавшего свет и людей, так много постранствовавшего и обладающего подвижным умом, способного удовлетворить давно томившее его любопытство. Тонко вылепленная голова каноника, с редкими белыми как снег прядями волос, покоилась на красной подушке спинки; глаза его были закрыты, но в выражении лица чувствовалась живая радость по поводу удавшегося замысла.
Внезапно он открыл свои блестящие глаза и сказал:
– Да благословит господь твою трапезу, Ганс! Поверни свой стул и подвинься ко мне. Ты спрашивал меня, кто этот новый святой, прославляемый в соборе богоматери, нами же, канониками, поносимый. За едой я не считаю уместным говорить о церковных, тем паче о небесных делах; но теперь я к твоим услугам и готов дать ответ. Новый наш заступник перед господом, которым нас наградил святой отец всех верующих христиан, увидел свет в один год со мной. Уже это одно говорит против него. О святых можно сказать то же, что и о вине: чем оно старше, тем лучше и чудодейственнее! Вот как это вино, – и он отхлебнул из своего кубка, – кровь нашей родной земли, кровь от нашей крови – наша услада и сила с незапамятных времен, – таковы святые Феликс и Регула, над прахом которых воздвигнуты этот монастырь и город. Поколение за поколением служили они нам бесстрашными защитниками. В бедах мы сроднились с ними и многим друг другу обязаны. Их именем и печатью мы, по примеру отцов, скрепляем все наши дела. Я не хочу быть заносчивым и похваляться тем, что они, как это достоверно известно, прияв кровавые муки, несли свои отсеченные главы от места казни к берегу Лиммата и до сего места, сорок шагов ходьбы в гору, а ведь уж, наверное, никому из слабосильных нынешних святых за ними не угнаться! Для меня имеет значение уж одно то, что святые Феликс и Регула кровью постояли за свою веру перед лицом языческого государя, а не возносились духом и не восставали на христианского короля и своего ленного господина, как этот новоявленный святой моего возраста.
Но уму наших сестер из того монастыря недоступны все эти справедливые соображения! К тому же, надо было случиться, чтоб им в руки попал, вместе с другими драгоценными рукописями, пергаментный свиток, в котором описывается житие и страсти моего ровесника. Священная рукопись была прочитана с назидательной целью вслух за трапезой, – и с той поры мысли этих благородных дам не знали больше покоя. Они тайно и явно стали добиваться того, чтобы день этого мученика стал торжественно праздноваться и у нас.
Конрад Фердинанд Мейер — знаменитый швейцарский писатель и поэт, один из самых выдающихся новеллистов своего времени. Отличительные черты его таланта — оригинальность слога, реалистичность описания, правдивость психологического анализа и пронизывающий все его произведения гуманизм. В своих новеллах Мейер часто касался бурных исторических периодов и эпох, в том числе событий Варфоломеевской ночи, Тридцатилетней войны, Средневековья и Возрождения.Герои произведений Мейера, вошедших в эту книгу, посвящают свою жизнь высоким идеалам: они борются за добро, правду и справедливость, бросаются в самую гущу сражений и не боятся рискнуть всем ради любви.
Исторический роман швейцарского писателя, одного из лучших романистов в европейской литературе XIX века Конрада Фердинанда Мейера о швейцарском политическом деятеле, борце за реформатскую церковь Юрге Иеначе (1596–1639).
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.