Святой - [2]

Шрифт
Интервал

– Об этом ты расспросишь его сам, после того как закусишь у меня, – отвечал старик. – Он вернется к ночи обратно в монастырь. Вся наша братия, пробст с капитулом, отправилась верхом на охоту, за исключением, как видишь, меня, старика. Мне хотелось сегодняшним выходом почтить нового святого, о страстях и чудесах которого вот в этот самый час, – он указал на стройно возвышавшийся собор богоматери, – повествует верующему народу некий умник из люцернских попов.

Его речи изгнали на сегодня из города мою братию, слишком ревнивую к славе святого. Но так как скорее любопытство, чем благочестие, направляло мои шаги, а снег небесный их затрудняет, то я без ущерба для своей души думаю повернуть обратно. Вели отвести твоего пегого к «Ворону». Вон там, у реки, стоит как вкопанный конюх из «Святого Мейнрада» и глазеет на собор богоматери. Твой пес, что так понуро сидит в снегу, может отогреться у моего кухонного очага. Но, клянусь окровавленной головой святого Феликса, я не могу больше стоять в воде. В этих снежных лужах притаилась коварная ведьма с клещами, я хочу сказать злая подагра, терзавшая меня всю зиму и только недавно выпустившая из своих когтей. А потом приходи ко мне, англичанин!

При этих крылатых словах господин Буркхард зябко закутался в свою шубу и с прежней осторожностью стал вновь подниматься по мокрому переулку. Ганс позвал зазевавшегося слугу и, вручив поводья своей кобылы, дал ему всякие поручения и указания для передачи хозяину и завсегдатаям «Ворона». Туда часто захаживали дворяне, среди которых у арбалетчика было немало заказчиков и должников.

Затем он отцепил от седла свою дорожную сумку, взял ее под мышку и направился вместе с Таппом, ни на шаг не отходившим от имущества своего господина, вверх по крутому переулку, ведущему в монастырь.

Приглашение каноника пришлось Гансу-арбалетчику кстати, ибо он был человеком расчетливым.

II

Зимний день был так темен, что узкая комната каноника, в которой он угощал своего гостя, освещалась более золотисто-мерцающим пламенем очага, нежели светом, проникавшим через высоко расположенное полукруглое оконце. Пока арбалетчик заканчивал свой ужин, г-н Буркхард, человек хрупкого сложения и умеренного образа жизни, уже несколько времени как сидел в кресле, покрытом мягкой овечьей шкурой, протянув к огню ноги, укутанные в мех. Седовласый, как и он, эконом убрал со стола посуду и поставил на каменный выступ камина кувшин крепкого местного вина и два серебряных кубка.

Каноник был в явно приятном расположении духа. Его радовало, что ему удалось в этот угрюмый зимний день завлечь под свой кров человека, столь близко знавшего свет и людей, так много постранствовавшего и обладающего подвижным умом, способного удовлетворить давно томившее его любопытство. Тонко вылепленная голова каноника, с редкими белыми как снег прядями волос, покоилась на красной подушке спинки; глаза его были закрыты, но в выражении лица чувствовалась живая радость по поводу удавшегося замысла.

Внезапно он открыл свои блестящие глаза и сказал:

– Да благословит господь твою трапезу, Ганс! Поверни свой стул и подвинься ко мне. Ты спрашивал меня, кто этот новый святой, прославляемый в соборе богоматери, нами же, канониками, поносимый. За едой я не считаю уместным говорить о церковных, тем паче о небесных делах; но теперь я к твоим услугам и готов дать ответ. Новый наш заступник перед господом, которым нас наградил святой отец всех верующих христиан, увидел свет в один год со мной. Уже это одно говорит против него. О святых можно сказать то же, что и о вине: чем оно старше, тем лучше и чудодейственнее! Вот как это вино, – и он отхлебнул из своего кубка, – кровь нашей родной земли, кровь от нашей крови – наша услада и сила с незапамятных времен, – таковы святые Феликс и Регула, над прахом которых воздвигнуты этот монастырь и город. Поколение за поколением служили они нам бесстрашными защитниками. В бедах мы сроднились с ними и многим друг другу обязаны. Их именем и печатью мы, по примеру отцов, скрепляем все наши дела. Я не хочу быть заносчивым и похваляться тем, что они, как это достоверно известно, прияв кровавые муки, несли свои отсеченные главы от места казни к берегу Лиммата и до сего места, сорок шагов ходьбы в гору, а ведь уж, наверное, никому из слабосильных нынешних святых за ними не угнаться! Для меня имеет значение уж одно то, что святые Феликс и Регула кровью постояли за свою веру перед лицом языческого государя, а не возносились духом и не восставали на христианского короля и своего ленного господина, как этот новоявленный святой моего возраста.

Но уму наших сестер из того монастыря недоступны все эти справедливые соображения! К тому же, надо было случиться, чтоб им в руки попал, вместе с другими драгоценными рукописями, пергаментный свиток, в котором описывается житие и страсти моего ровесника. Священная рукопись была прочитана с назидательной целью вслух за трапезой, – и с той поры мысли этих благородных дам не знали больше покоя. Они тайно и явно стали добиваться того, чтобы день этого мученика стал торжественно праздноваться и у нас.


Еще от автора Конрад Фердинанд Мейер
Амулет

Конрад Фердинанд Мейер — знаменитый швейцарский писатель и поэт, один из самых выдающихся новеллистов своего времени. Отличительные черты его таланта — оригинальность слога, реалистичность описания, правдивость психологического анализа и пронизывающий все его произведения гуманизм. В своих новеллах Мейер часто касался бурных исторических периодов и эпох, в том числе событий Варфоломеевской ночи, Тридцатилетней войны, Средневековья и Возрождения.Герои произведений Мейера, вошедших в эту книгу, посвящают свою жизнь высоким идеалам: они борются за добро, правду и справедливость, бросаются в самую гущу сражений и не боятся рискнуть всем ради любви.


Юрг Иенач

Исторический роман швейцарского писателя, одного из лучших романистов в европейской литературе XIX века Конрада Фердинанда Мейера о швейцарском политическом деятеле, борце за реформатскую церковь Юрге Иеначе (1596–1639).


Рекомендуем почитать
Заслон

«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.


За Кубанью

Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.


В индейских прериях и тылах мятежников

Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.


Плащ еретика

Небольшой рассказ - предание о Джордано Бруно. .


Поход группы Дятлова. Первое документальное исследование причин гибели туристов

В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.


В тисках Бастилии

Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.