Святой - [7]

Я предпринял морское путешествие в Англию, где мне вскоре удалось найти работу у замечательнейшего лучника города Лондона. Он держал мастерскую на берегу Темзы, неподалеку от замка Тауэр, и там работало много подмастерьев. Так как король и рыцарство прибегали к услугам его искусства, то его состояние сильно увеличилось, и он мог бы называться видной особой, если бы не был, как и все ремесленники, саксонского происхождения. Саксы же, со времени их завоевания норманнами, не в чести у своих господ и совсем не по-христиански подвергаются притеснениям.

– Ого! – перебил господин Буркхард – И это речь человека, который добрую половину жизни красовался в свите короля Генриха?

Ганс кинул на каноника умный взгляд и, не долго раздумывая, возразил ему:

– В суждениях, как и в стрельбе, все зависит от точки зрения. В то время, живя среди саксов, я уступал дорогу или снимал шапку, когда, бывало, мимо меня проносился отряд норманнов на закованных в панцирь конях; позднее, когда я сам высоко взмостился, мое чувство чести не позволило бы, чтоб сакс разговаривал со мной иначе как с непокрытой головой. Теперь, когда и норманны и саксы для меня – лишь потускневшие воспоминания, я, умудренный своими сединами, приобрел более умеренный средний взгляд и скажу вот что: власть завоевателя – от бога, и так как у норманнов кровь горячей и дух неукротимей, то они и являются господами. Впрочем, один и тот же бог принял смиренный образ и искупил всех нас своею драгоценною кровью; не следует поэтому причинять огорчения своим слугам и налагать руку на их жен и детей! Но как раз это приключилось с моим хозяином, в доме которого подрастала, на горе, красавица дочь.

Воистину, златокудрая Хильда была красивейшей девушкой Лондона, и я не мог оторвать от нее очей, когда она, после вечерней трапезы, не заставляя себя долго просить, пела нам свои баллады...

И под наплывом воспоминаний бородач с широким выступающим мощным лбом покачал головой и не особенно благозвучно замурлыкал:

In London was young Beichan born, He longed strange countries for to see. [В Лондоне юный Бикэн рожден, Он страны чужие хотел повидать (англ.).]

– В какие дебри ты забираешься, Ганс? – воскликнул с затаенным неудовольствием Буркхард, не понимавший английского языка.

Арбалетчик очнулся от своих грез и, уловив по несколько утомленному выражению лица пожилого собеседника, что чрезмерно затянувшееся вступление начинает тому докучать, с горячностью сказал:

– Знаете ли вы, господин мой, о чем говорится в этой балладе, которую нам пела Хильда? О рождении некоего святого из лона сарацинки, того самого святого Фомы, историю которого я вам собираюсь рассказать.

Внезапный поворот, которым Ганс сумел вывести свой маленький кораблик из фарватера собственной жизни в более широкое течение, поразил каноника как удар. Он выпрямился в своем кресле так резко и быстро, как только позволяли его годы, и в удивлении воскликнул:

– Сарацинская кровь в жилах святого Фомы? Милый мой, да в уме ли ты?

– Если бы вы терпеливо прочитали пергамент, которым, как вы говорите, вас снабдила аббатиса из женского монастыря, то вы не стали бы смотреть на меня столь испуганным взором; я готов биться об заклад, что как раз это обстоятельство там особенно выделено. Ведь недаром все лондонское духовенство приняло такое участие во всем этом деле и всячески старалось обратить язычницу в истинную веру, прежде чем разрешить ей вступить в христианский брак. Они окрестили ее под именем Грации или Грейс, что по-немецки означает – Благодать, в память великой милости, которую богоматерь оказала неверной.

В брачную ночь сарацинки некая пророчествующая монахиня в Лондоне имела видение: из нового союза возникла белая лилия, что предвещает рожденье святого, и ета лилия произросла до самого неба.

Произошло именно так, как предвещала монахиня. Но дорого пришлось заплатить за то, что из языческого ребенка вырос святой: кровью и бесчисленными бедствиями, падением короля и если не гибелью, то потрясением целого королевства. Я хочу вам теперь, – ибо так будет понятнее, – рассказать по порядку о том, кто были родители Томаса Бекета.

Эта повесть мне хорошо знакома; на нее не могла нарадоваться белокурая Хильда, в ту пору еще юная и невинная; она находила естественным то чудо, что двое любящих через все моря и земли отыскали друг друга.

Много лет тому назад случилось, что один лондонский купец, по имени Гилберт Бекет, отправился на восток, подвергся нападению и был взят в плен одним из правителей, кочующих по пустыне со своими всадниками и стадами. Но родная дочь язычника сжалилась над пленником и перерезала его путы. Не прошло и года, как она бежала вслед за саксом, ибо отдала ему свое сердце. Там, в Англии, сложены песни и рассказы про то, как языческая девушка, располагая в помощь своим желаниям и намерениям всего лишь двумя английскими словами – «Лондон» и «Гилберт», разыскала дорогу к своему возлюбленному.

– Послушай, Ганс, – тут каноник дал волю нарастающему в нем сомнению, – ты скачешь на крылатом коне выдумки не хуже, чем твой смуглолицый друг, сказочник из Кордовы. Не хватает лишь, чтобы ты стал клясться, будто сам был при этом!