Святой - [9]

Что там тратить слова, когда господин Буркхард на примере своей собственной молодости может вспомнить, с каким проворством дьявол в таких случаях раскидывает свои сети и уловляет нас.

Однажды хозяина и меня позвали в замок, лежащий в нескольких милях от Лондона, чтобы оборудовать оружейную одного из норманских рыцарей. Все это было, очевидно, подстроено заранее. Нас там задержали под разными предлогами; когда же мы вернулись в Лондон, то юная Хильда исчезла, увезенная насильно, – по словам соседей, слышавших в ночную пору конский топот и жалобные крики, – добровольно последовавшая за похитителем, – по свидетельству трусливых подмастерьев и перепуганных служанок, допрошенных хозяином.

Мое подозрение пало на Ги Малерба. Да что там! Дело было ясно. И вот я посоветовал своему хозяину упасть на колени перед канцлером и преградить ему дорогу, когда тот будет проезжать мимо нашей мастерской по направлению к Тауэру, комендантом которого король его назначил, и не вставать, покуда канцлер его не выслушает и не привлечет своего норманского вассала к ответу.

Так тот и сделал. Мой бедный хозяин пал ниц перед нарядным конем канцлера и, вырывая из своей седой бороды волосы, стал умолять прерывающимся голосом, со слезами на глазах, о справедливом возмездии похитителю его дочери, который с вызывающим выражением на лице, но с беспокойством в глазах следовал в третьем ряду свиты позади своего блестящего повелителя.

Я вижу до сих пор и никогда не забуду, как темные глаза канцлера из-под полузакрытых век равнодушно и невозмутимо скользнули по перепуганному старику: ничто не изменилось в лице всадника, и он медленно направил своего коня мимо.

Близкий к отчаянию, сакс вскочил на ноги и, потрясая сжатыми кулаками, закричал ему вслед: «Жаль, поп, что у тебя нет дочери, чтобы какой-нибудь норманн мог тебе ее испортить!» Тогда Томас Бекет, словно преследуемый докучной мухой, слегка тронул своего арабского коня, чтобы несколько ускорить его ход. Я же увлек старика поскорее обратно в дом, дабы избавить его от насмешливых взглядов и презрительных шуток со стороны толпы всадников, сопровождавших канцлера.

И вот наступили скорбные дни, о которых я и посейчас не могу вспомнить без горечи; тогда же мне казалось, что я их не переживу. Не стало легче и от того, что однажды в сумерки бедняжка Хильда прокралась незамеченной в пустую мастерскую и стала поджидать там своего отца, – она знала, что он имел обыкновение с наступлением ночи собственноручно закрывать ставни и двери.

Я никогда не мог узнать, отпустил ли норманн Малерб свою пленницу добровольно, наскучив ею, или же канцлер, со свойственной ему скрытностью, все же принудил его это сделать.

Но одно мне было ясно: хозяин с добрыми намерениями стал побуждать меня покинуть его дом. Он намеревался отдать свое поруганное, запуганное дитя в жены одному англосаксу из своей родни, – неотесанному рыжеволосому парню, по имени Трустан Гримм, работавшему в мастерской. И он не хотел, чтобы я был свидетелем этого. Потому он принялся ежедневно убеждать меня подыскать себе место получше; в то время, чтобы совладать со своей скорбью и гневом, я как раз смастерил арбалет, который бил далее и натягивался легче, чем все другие самострелы того времени, – славная работа, хотя впоследствии мне удалось ее превзойти. Вот хозяин и стал убеждать меня самому представить дело своих рук на благоусмотрение короля Генриха, который был известен, как покровитель и поощритель благородного искусства стрельбы и метания. Я видел, что он желает мне добра, и последовал его совету.

IV

Когда я впервые предстал в Виндзорском дворце перед королем Англии, сердце мое затрепетало в груди, ибо он отличался могучим ростом и величественной осанкой, а его ясные голубые глаза горели как пламя. Вначале он немилостиво посмотрел на меня, но тотчас же понял, в чем дело, скорее при взгляде на преподнесенный ему арбалет, чем из моей запинающейся речи; взяв арбалет, он вложил стрелу, натянул тетиву и, подойдя к открытому окну, выстрелил в ворону, сидевшую на неподвижном – ветра не было – флюгере дворцовой башни. По лицу его пробежала веселая улыбка, когда он увидел, как флюгер завертелся и птица свалилась на кровельный желоб.

Он еще раз испытующе потрогал пальцем тетиву и спуск и затем посмотрел на меня довольным взглядом.

– Это искусно сработано, парень, – похвалил он мою работу. – На, снеси в мою оружейную и представься оружейному мастеру в качестве моего слуги, ибо ты останешься при моей особе, немец, и будешь носить за мной на охоту арбалет.

Возражать не приходилось, если бы даже мое сердце и не лежало к тому, чтобы попытать, как высшей удачи, счастья на королевской службе.

Не успел король окончить своих слов, как в комнату вбежал его третий сын, подросток Ричард, с радостными криками:

– Отец, смотри, вот норманские жеребцы. Великолепная порода!

И король Генрих дал увлечь себя своему любимцу.

Тут выступил из глубокой ниши, где он сидел, незамеченный мною у мраморного стола, заваленного бумагами, бледный человек благородного вида, в драгоценных одеждах, красиво и спокойно ниспадавших с плеч, и подошел ко мне, как будто и ему также хотелось познакомиться с моим изобретением. Это был канцлер. Я повторил ему свой урок с большим смущением, верите ли мне, чем перед королем; меня охватила робость, когда он, внимательно вслушиваясь в мои слова, дал мне высказаться До конца. Мне казалось, что мои речи, теряющиеся в этом высоком сводчатом зале, звучат слишком смело и громко.