Святополк Окаянный - [147]

— Ладно, сын мой, я подумаю.

— Подумай, подумай, святый отче, — молвил Болеслав. — Ведь воротить великую княгиню из полона — дело тоже богоугодное. А за храм не бойся, построим. Приедешь уже освящать.

Вернувшись во дворец, Болеслав сказал Святополку:

— Старик очень упертый. Ступай ты, додави его. Просить не проси, бесполезно. Скажи, мол, поляков иначе не выдворишь, пока не вызволена из полона польская княгиня. На это он, кажется, поддается.

Святополк застал митрополита в великом расстройстве, чуть не плачущего.

— Как же, сын мой, мне не печалиться, — жаловался старик. — Храм-то Петра и Павла уж под крышку подвели, а мне уезжать.

— Что делать, отец Иоанн, иначе ведь их нам не избыть.

— Вот то-то и оно. Вон на Торге-то что творят полячишки энти. Хватают все, что понравится, а платить не хотят.

Святополку не пришлось «долавливать» старика, ой уж был додавлен Болеславом. Впрочем, и сам князь не менее иерарха был опечален: с чужим войском в свой город пришел.

И вечером, когда сели с Болеславом ужинать, сказал ему:

— Одному Киеву тяжело будет твой полк содержать, отец.

— Что ты предлагаешь, сынок?

— Надо бы кое-какие сотни развести по городам на кормление. Например, в Вышгород, Переяслав, Василёв, Любеч.

— Я согласен, сынок. Завтра же распоряжусь, а то мои охламоны в неделю Киев обглодают. Ты прав.

— И ты бы все-таки предупредил своих старшин и сотников, чтоб поменьше людей обижали. Понимаешь, отец?

— Понимаю, сынок. Да вот привезут Ядвигу, и я отправлюсь восвояси. Серьезно. Или я не понимаю твои заботы? Не горюй, — Болеслав похлопал зятя по плечу, — привезут тебе твою ненаглядную. А я… ха-ха, пойду поженихаюсь.

Болеслав подмигнул Святополку и поднялся из-за стола.

Он вышел из дворца и направился к терему княжны Предславы. Завидев его, исчез с крыльца, словно истаял, какой-то слуга. Войдя в темный переход, Болеслав остановился, Прислушался. Какая-то возня послышалась сверху, и даже на мгновение вроде лучик света мелькнул. Но этого было достаточно, чтоб увидеть ему перила и лесенку, ведущую вверх. Он шагнул туда, ухватился левой рукой за гладкие перила, стал подниматься наверх. Жалобно скрипели, прогибаясь под ним, ступени.

— Сюда нельзя, — услышал он мужской голос где-то рядом.

— Почему? — спросил Болеслав.

— Здесь княжна почивает.

— А я князь, — сказал Болеслав и, протянув в темноту руку, поймал говорившего. — Вот тебе-то тут нечего делать.

И швырнул его за спину на лестницу. С грохотом, пересчитав все ступени, тот скатился вниз. Застонал там, видимо, что-то повредил.

— И чтоб я тебя не слышал здесь, — сказал вслед ему Болеслав и добавил: — Ежели жить хочешь.

Нащупав дверь, он пинком открыл ее. Опочивальня княжны была освещена двусвечным шандалом, стоявшим у ложа.

Княжна была уже в постели, испуганные глаза ее смотрели на вошедшего.

— Не бойся, Предслава, — сказал Болеслав, прикрывая за спиной дверь. — Это я, князь, тот самый, которому ты в свое время отказала в руке своей.

Он прошел к ложу, сел около на лавку.

— Ну и почему ж ты отказала? А?

— Я не отказывала, — пролепетала княжна.

— Как не отказывала? Князь Владимир так и молвил моим послам: не хочет, мол, она.

— Ей-богу, я не отказывала.

— Ну, раз не отказывала, так ныне, Предслава, мы с тобой и оженимся, — плотоядно усмехнулся Болеслав и выставил вперед правую ногу: — Может, снимешь сапог? А?

Княжна не шевельнулась. Князь, кряхтя, склонился, зацепив каблук правого сапога за носок левого, стащил его. Потом и левый стянул, запнул оба под лавку.

— Потуши свечи, — молвил, начиная стаскивать с себя кунтуш.

— Зачем? — пролепетала Предслава, со страхом глядя на здоровенного, как гора, князя.

Видимо, страх ее перед этой тушей, готовящейся навалиться на нее, понял князь.

— Не бойся, милая, — молвил почти нежно. — Копна же мышку не давит.

Потом, свершив все, чего хотел и как хотел, лежал умиротворенно, прижимая к груди маленькую головку княжны, гладил шелковистые волосы ее, по-отцовски утешал плачущую:

— Ну что ты, дочка? Это давно должно было свершиться. Давно. Не бойся, я тебя не брошу. Ну, перестань. Теперь зато тебя никто тронуть не посмеет. Никто. Узнают, что ты моя, и близко подойти побоятся. Ты теперь под самой надежной защитой. Не плачь.

Ярослав принял митрополита Иоанна с честью, согласно высокому чину его. Но когда услышал, с чем он пожаловал, нахмурился и отрезал твердо:

— Меняться не буду.

— Почему, сын мой?

— Потому что на Буге я предлагал ему обмен, он отказал. А ныне мой черед, отец святой. И я отвечаю его словом: нет.

— А чем ты предлагал меняться на Буге?

— Не важно чем. Важно, что получил отказ от Болеслава. Так что прости, святый отче, это наши мирские дела. И ты бы лучше не ввязывался в них.

— Ну, как же, сын мой, они ж, поляки, грозятся стоять до тех пор, пока ты не воротишь эту княгиню.

— Пусть стоят. Мне-то что? Не мне же кормить их!

— Но как ни крути, Киев же тебе не чужой, сын мой.

— Ныне он Святополков. Вот пусть он и ломает голову, тем более что княгиня эта его жена.

— Но как же мне ворочаться-то, сын мой, без твоего согласия?

— Почему без согласия, отче? Я согласен. Пусть приезжает сам Святополк, и я ему из рук в руки передам его сокровище.