Святополк Окаянный - [146]

— Но я не в смысле «ступай вон», я в смысле уважения и сбережения чести его. Согласись, для князя честь не пустое слово?

— Ну, так как решим, господа? — напомнил снова Константин Добрынич. — Давайте думайте.

— Что там думать? Нельзя Ярослава отпускать. Надо снова сбирать ему куны на войну с Киевом.

— А по сколько?

— Как обычно, с бояр по восемнадцати гривен, со старост по десяти, а с мизинных довольно и четырех кун.

На другой день чуть свет на берег к княжеским лодиям явились три плотника, поплевав на ладони, взялись за топоры. Надо было спешить, чай, князь словами не разбрасывается.

Когда солнце взошло и росу съело, вдруг глядят плотники, к ним от Торга спускаются люди во главе с казначеем Вячкой, все с топорами.

— Здорово, славяне, — приветствовал весело Вячко. — А мы вам в подмогу.

— Как? Еще и подмога? — удивился старшой. — Тут втрех делать нечего.

— А вдесятерох веселее, — засмеялся Вячко и махнул спутникам: — Приступай, ребята.

И те — мать честная! — в десять топоров начали рубить, кромсать лодии в щепки.

— Вы что робите?! — вскричал плотник. — Это ж княжьи лодии! Это ж…

— Не шуми, — осадил его Вячко. — Малое вече приговорило. А с вечем спорить неча.

В десять топоров лодии быстро превратили в дрова. А злыдни эти как пришли, так и ушли за Вячкой.

— Эх, — почесал в затылке старшой, — в кои-то веки по полугривне на день светило, да и то мимо. Пойдем хоша напьемся с горя, у меня есть две ногаты.

Здравствуй, Киев!

Киев встречал новых победителей в печали и тревоге. Ведь победили-то они киевлян, чему ж тут радоваться? И рассчитывать на то, что и эти простят пленных, как простил когда-то Ярослав, не приходилось. Потому что во главе войска был чужак — польский князь Болеслав Храбрый. А наш русский князь Святополк Ярополчич при нем состоял навроде милостника. Неладно сие, однако, ох неладно.

Болеслав пленных, взятых на Буге, не погнал в Киев, а отправил в Польшу, где и велел продать в рабство, а которые останутся, отправить в дар императору. Так было спокойнее, и войско не обременялось лишними хлопотами.

Поэтому не суждено было киевлянам увидеть своих ратников, ушедших с Ярославом, даже в качестве пленников.

Заполнили поляки весь город, на великокняжеском подворье заняли обе гридницы — большую и малую. А некоторые, подъезжая к доброму терему; говорили: «Здесь и станем». И входили во двор, если лаяли псы, их тут же прибивали, вели коней на конюшню, бесцеремонно выгоняли из терема хозяев (хорошо, если еще в амбаре разрешали им жить), лазили по кладовым и погребам, забирая все, что нравилось: меды ли, калачи, вяленую рыбу.

На крыльце великокняжеского дворца Болеслава со Святополком встретил дворский Прокл Кривой. Старик растерянно поклонился:

— Добро пожаловать, Святополк Ярополчич.

— А мне, значит, не «добро пожаловать»? — усмехнулся Болеслав.

Но дворский смолчал, хватило ума у старика не перечить чужаку.

Князья прошли мимо дворского во дворец, он следовая за ними, ожидая распоряжений. Вошли в главный зал, Святополк сказал:

— Позови, Прокл, княгиню.

— Ее нет, князь.

— Как нет? А где ж она?

— Она в Новгороде.

— В Новгороде? — Князья удивленно переглянулись.

— Да, в Новгороде.

— Когда ж ее увезли туда?

— А после, как князь Борис умыкнул свою жену, Ярослав сказал, чтоб, значит, не напали еще из-за нее, отправить ее с новгородцами к посаднику под замок.

— Вот дьявол, — закряхтел Болеслав. — Не идти ж нам из-за этого на Новгород.

— Так, может, поменять, — промямлил нерешительно дворский.

— Поменять? На кого? — уцепился за мысль Болеслав.

— На княжон.

— На каких?

— Ну, на сестер Ярославовых Предславу и Доброгневу.

— Так Предслава здесь? — Болеслав сразу плотоядно прищурил глаза. — Как славно. Где она?

— В своем терему.

— Ступай, старик, ты пока не нужен.

Дворский ушел. Болеслав прошелся туда-сюда по одной половице, взглянул на зятя:

— Ну что, сынок, надо попробовать сменять. А?

— Надо бы. Но кого пошлешь в Новгород? Кому доверишь такое дело?

— Да тут должен быть человек всеми уважаемый и даже почитаемый.

— Ежели б митрополит? Так он уж стар.

— Ну и что же? — оживился Болеслав. — Уговорим. Я сам к нему пойду. Уговорю.

Митрополит Иоанн, благословив пришедшего к нему князя, внимательно выслушал его и вздохнул:

— Куда мне ехать-то, сын мой, развалюсь ведь дорогой. Путь не близок..

— Не развалишься, святой отец, я тебе дам таких орлов. Сядешь в Киеве в лодийку, они тебя в ней и довезут до Новгорода. Тут сядешь, там выйдешь.

Вздыхал старик, мялся — видно, трудно ему было отказывать, но куда денешься:

— Я вон и каменный храм гоношу Святых апостолов Петра и Павла. Как же мне оставить сие дело богоугодное?

— Я тут присмотрю за строительством, еще и мастеров добавлю. Воротишься, храм-то и будет готов.

— Нет, сын мой, тут мой глаз нужон, мой пригляд.

Злился Болеслав, ни в чем никогда не имевший отказа, но старался не показать, что злится. Напротив, всячески умасливал старика. И даже припугнуть решил, не пугая, а вроде сожалея, вздохнул:

— Мне из Киева уходить нельзя, пока дочь в полоне. Вернется, тогда уж и домой можно.

«Ara, проняло, старый хрен», — подумал князь, заметив, как примолк митрополит, соображая над последними словами завоевателя. Ведь для Иоанна этот польский князь с его полком — завоеватели, недруги. Получается, что своим отказом митрополит продлевает их хозяйничанье здесь. Но и соглашаться сразу было как-то несолидно, по-мальчишечьи, только что «нет-нет» — и сразу «да». Покряхтел, покряхтел старик и наконец выдавил: