Свои - [59]

А когда Поле пришла повестка в какой-то «большой дом», о котором все говорили шепотом, — беспокойства и разговоры в доме Раевских сменились молчаливым напряжением, и отныне, как бы ни противилась Фрида, ее согласия никто не спрашивал, — Ридишку отправляли к неведомой тете Маше.

Словом, ехали Полина Васильевна с дочкой в Ленинград, чтобы с отцом встретиться, а получилось, что отец пропал, домик саратовский сгорел, а теперь Фриде предстояло ехать неизвестно куда и к кому. И хотя все говорили, что это ненадолго, что надо просто потерпеть, Ридишка ничему не верила, — слишком часто ее обманывали.

* * *

Но что было больнее всего, — что под разговоры о любви к дочке, Полина Васильевна отправляла ее прочь от себя. «Если так любит, почему не хочет, чтобы мы оставались вместе», — не понимала Фрида, но выразить этого словами не могла, оттого и на вокзале не плакала, — сердилась, уворачиваясь от всех этих провожатых с их печальными взглядами и ласково протянутыми к ней руками.

* * *

Дознавателей по делу Полины Васильевны Шефер было двое.

Одного, похожего на пупса-старичка, Полина Васильевна боялась до ужаса, боялась тем животным страхом, который прежде испытывала лишь в далеком детстве при мыслях о Горском. Но тот был тощ, угловат, черен, а этот — округл, розов, гладок, с лучиками добродушия вокруг глаз. И все-таки стоило ей раз увидеть эту пластмассовую миловидность, — и она знала, что такие доброхоты, однажды приметив жертву, уже не отпускают ее, не получив страшной дани. А потому принимала боль и терпела оскорбления, не пытаясь что-то объяснять или оправдываться.

Вторым дознавателем был Иван Петрович. Казался ли он лучше на фоне «пупса» или действительно был добрее и убедительнее в своем желании изучить дело «Шефер П. В.» во всей полноте, — пощады Поля не ждала ни от кого и послушно отвечала ему за все, что было в ее жизни, и конечно, в жизни Александра Шефера и маленькой Фриды.

Отвечала, что в Ленинград приехала на встречу с мужем, дочь взяла, чтоб показать отцу, которой прежде ее ни разу не видел. Поселилась у знакомых. Муж ее, Александр Шефер, сначала лечился в госпитале, затем получил отпуск по ранению, который они провели все втроем вместе с дочерью, после чего отбыл в часть, располагавшуюся на тот момент в Ленобласти. Уже после его ухода, продолжая жить у знакомых, Полина Васильевна получила известия о том, что саратовский дом Можаевых сгорел. Поэтому, благодаря Раевским и в силу договора с заводом, покидать Ленинград не торопилась. Потом пришло извещение, что муж «пропал без вести», и вскоре она впервые была вызвана в это неприветливое здание. Фридочку отправила не столько в Ригу, сколько к Марье Васильевне, потому что та сама предложила принять у себя племянницу на время неприятного разбирательства. (Все ответы гражданки Шефер тщательно протоколировались, а затем подкреплялись соответствующими документами, отчего папка раз от разу заметно распухала.)

Впрочем, все эти допросы представлялись Поле бессмысленными. Здесь и так умели получить любые сведения. Стоило им заинтересоваться жизнью Полины Васильевны и они уже знали не только ее биографию, но и семейную историю Можаевых. Знали о личном дворянстве Широких-старшего, некогда почетного дворянина города Саратова; о его жене, после гибели Александра II отказавшейся от российского подданства; о банковских капиталах Николая Сергеевича Широких, национализированных революцией; о гибели камышинских Можаевых; о приятельстве папы Васеньки с товарищем Ванеевым, объявленным «врагом народа», а затем и расстрелянном; о знакомстве Поли с Ольгой Фриш, актрисой Немгостеатра, однажды не вернувшейся из зарубежных гастролей. И о выстреле Того самого Павла Матвеевича в царя — тоже знали, и о знакомстве Зинаиды Ивановны Можаевой с Варей-легендой революции, и с ее сестрой Любинькой. Вот только к чему были все эти знания, чего именно хотели от Поли дознаватели, — этого она никак не могла взять в толк. Говорить об этом с пупсом не хотелось, а Иван Петрович отвечал одно: война. И все продолжалось по-прежнему: Поля ходила на допросы, дознаватели спрашивали, ждали подтверждений и ответов, собирали характеристики, вызывали всех, кого можно было, и каждый раз отпускали, предупредив об обязанности явиться по первому требованию.

И с каждый разом Полина Васильевна все менее радостно отмечала, что буря снова прошла стороной (иногда казалось: уж лучше бы разразилась, только бы Фриду не задела), и неспешно, чтоб успокоиться по пути, направлялась домой.

Добиралась она медленно, иногда после бесед с Иваном Петровичем несколько трамвайных остановок проходила пешком, непроизвольно отмечая как хорошеют улицы и площади города, как разбираются противотанковые ежи и надолбы, снимаются маскировочные сети, как свежо и ярко разгорается свежая позолота, как празднично смотрятся свежеокрашенные здания, как хорошеют сами горожане, и как медленно и неохотно отступают ужасы войны: «Годы и годы еще понадобятся, и кто-то будет возвращаться, кто-то умирать от старых ран и душевных мучений. Но это ничего, это и подождать можно, только бы все были живы», — уговаривала себя Поля, и уже взяв себя в руки, входила в квартиру Раевских, которые умели все понять без слов, а потому не задавали никаких вопросов.