Свои - [60]

Поля проходила в маленькую комнатку, где однажды все Шеферы были вместе, а теперь не чувствовалось ничего кроме холода пустоты и одиночества, и вспоминала, как уверенно говорил Сашка: «врага одолеем, а там разберемся». «Одолейте, милые, одолейте, — просила она неизвестно кого. — Совсем без вас плохо. Дети без отцов, жены без мужей, разве это жизнь?» — ворочалась Поля, стараясь поскорей забыться. А с утра шла на завод давать норму, запрещая себе гадать, когда и чем все это кончится.

Кончилось в конце апреля 1945 года. Пупс-дознаватель, вызывавший в ней нутряной страх, чуть не урча от удовольствия сообщил, что несколько бывших однополчан ее супруга уверенно свидетельствовали, что в конце 1944 года старший лейтенант, командир танкового взвода Александр Шефер был убит в бою под Ленинградом, а потому отныне признан погибшим, в связи с чем дело в отношении самой Полины Васильевны прекращено. Возможно, не такой жертвы жаждала его пластмассовая душа, но дань свою он все-таки получил, и, вероятно, только потому и отпустил сомнительную гражданку, — так поняла кривую ухмылку этого злого божка Полина Васильевна. И тем более вежливо попрощалась с ним.

* * *

А потом было долгое-долгое горе. Больница. Врачи. Женечка Раевская. Соседки по палате. Сестрички с капельницами. Двое Сашкиных однополчан, из тех что свидетельствовали о его гибели в «доме всеведения». Рассказывали, как Сашка их, Полю с Фридой, любил, как тонко и чутко понимал, все, что у доченьки на душе творилось, как проклинал фашистов и мечтал поскорее вернуться, чтобы Фридочке все-все объяснить и услышать однажды, как она его папкой назовет… Поля хоть и кивала, а все не верилось, — ну не мог, не мог Сашка погибнуть, никак не мог: пусть всеведение, пусть «своими глазами», но ведь под Вязьмой выжил, под Прохоровкой жив остался, а теперь, когда дочку увидел, разве мог он погибнуть? Просто ошибся кто-то, война ведь, каких только ошибок не случается! Но тут же взглянув на уставшие, перерезанные морщинами и шрамами лица его однополчан, понимала, что такие ни ошибаться, ни путаться не будут, — слишком хорошо изучили они войну, слишком дорого обошлась им эта наука. И горе наваливалось с новой силой.

И снова была Женечка. И коллеги с завода. И какой-то солдатик с большущей коробкой: куколка Аксиньи, старая гравюра, несколько саратовских акварелей, даже перстень, подаренный Николаем Широких супруге в честь рождения сына (папы Васеньки), бумажные фигурки, детские пинетки и… Сашины письма. Полина Васильевна как-то сразу поняла, что все это — подарки Ивана Петровича. Дорогие по тем временам подарки и великий человеческий дар.

А несколько дней спустя, — и как время нашел? как не поосторожничал? — и сам даритель пришел, и удивительного гостя привел. С этим гостем Полина Васильевна в Саратове познакомилась, во время войны, когда к ним во флигелек подселили эвакуантов из Ленинграда. И теперь он, Господин Актер столичного театра (и друг детства Ивана Петровича), высокий, улыбающийся, в визитке и в цилиндре, стоял перед ней, торжественно держа в руках огромную алую розу и терпеливо ожидая, пока сестрички придумают, куда поставить это чудо… И только когда белоснежно-стеклянно-металлическая суета утихла, обратился к расчувствовавшейся больной:

— Ну что, Полина Васильевна, отдохнуть решили? Место для отдыха, смотрю, так себе выбрали.

Иван Петрович тут же подхватил дружеский тон:

— Для отдыха… Вы спросите, где трудится наша уважаемая Полина Васильевна!

И разговор быстро принял домашний характер. А через несколько дней Господин Актер предложил Полине Васильевне после выписки заходить к нему в театр для предметного разговора относительно ее будущего. За годы войны и блокады театр потерял многих актеров и служителей, и требовалось пополнять труппу, менять репертуар… А талантливых артистов, да с таким опытом как у Полины Васильевны, еще поискать надо!

К тому же к Женечке Раевской наконец-то вернулся муж, и теперь уживаться как прежде было уже трудновато, а театр готов был предоставить актерам жилплощадь, хотя и коммунальную, требующую ремонта (да где ты в послевоенном Ленинграде другую найдешь?), но в центре, в хорошем доме…

По выздоровлении и после разговоров с Господином Актером, Полина Васильевна, заручившись поддержкой Ивана Петровича касательно вопросов бытовых, поступила на службу в маленький, любимый ленинградцами театр, переехала от Раевских в коммуналку, в комнату на Литейном, и стала готовиться к возвращению дочки-Фридочки, — самого любимого, дорогого и близкого ей человечка.

Глава 13 Чувство родины

Что такое родина? Первые шаги, первые слова, и не только это, — не только то, что увидел маленький человек, но и то, как он это увидел, как воспринял, запомнил, пережил.

* * *

…Саратов. Первые годы войны. Фрида на руках у мамы. Полина Васильевна говорит что-то доброе, ласковое, смешное, и вдруг, перехватив дочь под животик, бежит куда-то сломя голову. А кругом вой, треск, грохот. У Фриды перед глазами земля, кочки, камни — все трясется, ходуном ходит; ей страшно, плохо, она кричит, чтобы мама остановилась, но та словно не слышит, только быстрее мчится, и лишь вбежав в темное, мрачное место успокаивается, а Фриде снова плохо: душно, темно и ничего не понятно… Так, по мнению Полины Васильевны, могла запомниться Ридишке одна из бомбежек.