Свои - [58]

И не столько домика было жалко Полине Васильевне, не вещей, не имущества, но с ними будто жизнь ушла, довоенная жизнь можаевского семейства: уветливая Кузьминишна с заботливым Трофимычем, упокоившийся Ванечка, великолепная и деятельная Зинаида Ивановна, папа Васенька со своей обезоруживающей добротой, Фая, Петька Можаев с Розочкой, молчаливый, всепонимающий Иван Данилыч, Сашка, тележня его, художники… да мало ли еще кто! а потом война, рождение Фриды, эвакуанты из Ленинграда, — это ведь тоже людская. И все это уничтожить, сжечь, — зачем? Ну ограбили бы, и ладно. Хотя что там грабить? А может, со злости и сожгли, — потому что золота-бриллиантов не нашли. Так их и не было. Впрочем, что теперь с этого? Теперь с Ленинградом Полину Васильевну связывало больше, чем с Саратовом: Женечка Раевская, единственная за всю войну встреча с Сашкой, и… ожидание новых писем от него.

Отец Жени, вникнув в суть дела, взялся во всем помочь гостьям. Так что скоро Полина Васильевна была официально прописана у Раевских и поступила на завод. Ей даже место в заводском общежитии предложили, — очень заводу квалифицированные рабочие нужны были, но те же Раевские убедили у них остаться, — вместе и детей поднимать легче и жить веселее.

Фридочку в заводской детский садик взяли, — там и воспитатели хорошие, и программы занимательные, и сверстники… словом, скучать девочке не дадут. Правда, с питанием не очень хорошо, но с каждым месяцем все лучше, — помощь со всей страны идет.

И скоро жизнь начала обретать все более четкий, размеренный ход. Фрида, поступив в садик, стала там всеобщей любимицей, и это мирило ее с городом. Полина Васильевна освоилась на заводе. Раз в месяц они ходили в гости к Внучке Того самого Павла Матвеевича на Петроградскую сторону.

Жила эта Внучка одна-одинешенька, чем-то болела, поэтому Полина Васильевна всегда старалась принести ей вкусненького, обрадовать чем-то и Фриду просила быть с ней поласковее. И хотя Фриде эта родственница казалась ужасно скучной и некрасивой, зато на обратном пути можно было зайти в Зоосад, посмотреть на разных необычных животных.

* * *

Но уже в начале 1945 года все снова расстроилось. Полине Васильевне пришло уведомление о том, что ее супруг, Александр Шефер, «пропал без вести», — и началось нечто несусветное.

Приходили незнакомцы с холодными глазами, осматривали всю квартиру, все шкафы, все ящики, даже кроватку Фриды перетряхнули, о чем-то долго беседовали со взрослыми на кухне. Приходили женщины с завода, где работала Полина Васильевна, советовали отказаться от мужниной, немецкой фамилии: «Чем тебе девичья,?Можаева» не хороша? Ведь тут не шутки, тут?без вести пропал». Это, милочка, не то же, что убит или погиб. Это всякое может значить. Тем более сейчас, когда Красная армия к Европе приближается. И дочке твоей в? Можаевых» легче будет». И даже Внучка того же мнения придерживалась: «Вы поймите, Саша ваш сейчас — призрак, но немецкой крови, с немецкой фамилией, с неизвестной судьбой, и этот призрак вам так настоящую жизнь поломать может, — мало не покажется. А если не призрак, если вернется, — неужто вас не найдет? неужто не поймет, почему так нужно было?»

Раевские, единственные, кажется, понимали и желание Полины Васильевны сохранить фамилию мужа, и ее страх за дочь и за себя, но помочь ничем не могли. Помогла Мария Васильевна Горская, сестра Полины Васильевны, вернувшаяся в Ригу из эвакуации.

В самый разгар споров вокруг фамилии Шефер, Поле пришло письмо из Риги. Шло оно долго, почему-то через Москву, потом Саратов, но все-таки дошло. Сестра рассказывала, что еще до войны родила дочку Аниту (Нюшеньку), что на время войны усилиями заботливейшего Антона Андреевича обе были отправлены в Башкирию, где она с кем только не перезнакомилась (а там такие люди были, что и представить сложно), но теперь счастлива, что вернулась в родную Ригу, что все ее знакомые живы-здоровы, что все самое страшное позади. А дальше — обилие мирных и милых мелочей и неизменная Машина жизнерадостность. Возможно, поэтому Поле и приятно было читать письмо сестры, видя расстояние, разделявшее их, и понимая, насколько сильна их родственная связь.

Однако, над ответом пришлось подумать. Ввергать сестру в свои проблемы Полина Васильевна не хотела, а потому о себе написала очень коротко, но уж материнских тревог скрыть не сумела, и как можно осторожнее, деликатнее поведала о смуте вокруг немецкой фамилии и об угрозе, нависшей над белокурой головкой Фриды.

А скоро к Полине Васильевне пришел важный человек с большим портфелем и долго говорил с ней на кухне, потом приходила женщина в какой-то форме, потом еще люди, — и наконец, Полина Васильевна предложила дочке новое путешествие, на сей раз в Ригу, к родственникам, которых Фрида ни разу в жизни в глаза не видела, и ничего хорошего от них не ждала, потому что ни родство с «отцом», ни походы к болезненной Внучке ее совсем не радовали. Но Полина Васильевна не уступала. Говорила, что «тетя Маша» очень добрая и веселая, что у нее дочка Анита — почти ровесница Фриды, и вместе им будет хорошо. И хотя Ридишка упрямо отказывалась, но взрослые все меньше ее упрашивали и все решительней настаивали на своем.