Навеяно замечательным рассказом моего друга Кати Мишиной, за что ей восторги и благодарности, хотя никакой ответственности на представленный ниже опус она, естественно, не несет.
Итак, дело происходило летом 1992 года. Извилистая судьба физика-теоретика привела меня в Аризону, где я намеревался сделать доклад по всяким профессиональным вещам. Место было для меня новое, я был полон интереса и радостных предчувствий. Единственное, что меня немного смущало, это особенности местного климата. То есть я предполагал, что Аризонщина не есть лучшая среда обитания для питомца северных широт, но действительность превзошла все мои ожидания. Зной навалился на меня сразу после выхода из самолета. Он бил со всех сторон, он орал, визжал и матерился. Я пытался сопротивляться, но быстро понял, что роли воплощенной реинкарнации весенней Снегурочки мне не избежать. Сопровождаемый интенсивно отходившими от меня водами я проплыл внутрь аэропорта, где и был встречен моим хостом. На выходе из здания мне попалось на глаза огромное табло, оповещавшее вновь прибывших о температуре этой природной сковородки. Сия радостная информация естественно выражалась в виде принятой в Америке шкалы температур по Фаренгейту. Переведя оную в более привычные мне градусы по Цельсию, я пригорюнился еще больше. Все-таки прав был классик, говоря, что «Знания умножают скорбь». Не знал бы как переводить одну шкалу в другую, был бы на пару градусов счастливее. Обдумывая эту глубокую мысль, я доплелся до машины. Хост сел за руль, и мы начали свой путь. Я глядел на марсианский пейзаж за окном, на эти кактусы разных форм и расцветок и понимал, что в ближайшие пару дней мне вряд ли удастся насладиться температурой ниже сорока градусов. После нескольких дежурных фраз о прошедшем полете хост попытался перейти на темы профессиональные, однако мой ударившийся о жару мозг объявил бойкот и категорически отказывался шуршать в ответ, так что мне приходилось отделываться междометиями или очень лаконичными фразами.
Минут через 15—20 мы добрались до местного источника высшего образования и проследовали внутрь, где и должна была состояться первая часть Марлезонского балета. Надо сказать, что в американских университетах, как правило, количество кондиционеров превышает количество сотрудников. Это обстоятельство на некоторое время исправило мои взаимоотношения с окружающей средой, так что мозги с паузы переключились в активный режим, и доклад прошел вполне гладко и пристойно. Одна только мысль, жужжащая назойливой мухой где-то на задворках сознания, не давала мне покоя. Я уже знал, что на семинарах в американских университетах ограничения по времени выдерживаются довольно строго, час доклад и 5—10 минут на вопросы, так что никаких тебе советско-российских заседаний от «забора до обеда» не предвидится. Я был готов говорить бесконечно, делиться воспоминаниями о жизни, анекдотами, историями про близких родственников, только бы продлить время нахождения в этой обманчивой прохладе, однако девичий вопрос перед первой интимной близостью «а что потом?» не находил достойного ответа и продолжал буравить меня изнутри, не давая возможности сосредоточиться на сути всего происходящего. Увы, все когда-нибудь заканчивается. Как говорил незабвенный товарищ Лукьянов «кончил — не кончил, слезай, регламент». Все завершилось через примерно час несколькими заключительными вопросами и последовавшими хлопками, после чего мне предстоял возврат в суровую действительность. На выходе из здания Университета я опять подвергся мгновенной термической обработке и снова превратился в горячего Аризонского парня. Далее предстояла вторая часть Марлезонского балета.
По стандартной процедуре докладчик сначала выгуливается в близлежащих окрестностях, а потом плавно перетекает в какою-нибудь местную ресторацию, где подвергается процессу кормления. Мой любезный хост намеревался проследовать по намеченному пути но, будучи человеком воспитанным, предварительно поинтересовался, не хотел бы я что-нибудь посмотреть. Я был совершенно не против Стандартной Модели развития событий, но, решив не отстать в степени воспитанности, оглядел пейзаж и, заметив вдалеке какое-то подобие холмов, спросил «а что там?». Хост чуть презрительно покривился и сказал, что там ничего интересного, «небольшие горки и при них озерцо, но оно холодное». «А! Что!?» Увидев, что у меня на лице стремительно возрождается «Феникс из пепла», хост забеспокоился и решил подавить это опасное проявление вольтерьянства в зародыше. «Да-да, оно очень холодное и из местных никто в нем не купается» — стараясь быть как можно более убедительным, добавил он. Бум! Затушил костер бензином. Все мое естество выражало одно единственное, написанное огромными, как на входе в московское метро, буквами слово «ХОЧУ»!
Поняв, что вместо легкой прогулки с последующим сидением в ресторанчике ему обломилось нечто непрогнозируемое, мой добрый хост уныло поплелся к машине. Я не помню деталей этой поездки, но раздеваться я начал, не выходя из авто, так что «графиня изменившимся лицом побежала к пруду» уже без штанов. Я рухнул в это холодное счастье и наслаждался происходящим всеми возможными способами. Я фыркал, нырял, плескался и издавал нечеловеческие звуки. Глядя на это полуголое содержание без формы, вряд ли можно было представить, что еще какой-то час назад оно было способно выпускать в воздух какие-то осмысленные физико-математические звуки. Страшно представить, что обо всем этом думал принимавший меня американский коллега. Через какое-то время я обратил внимание, что на берегу появилось всклокоченное существо с явными намерениями повторить мой мокрый путь. «А вот и неправ хост», — злорадно заключил я. — «Есть и на Аризонщине твердые духом и телом американцы. Вон как решительно продвигается к берегу». Не успел я додумать свою мысль до конца, как существо с полукриком-полустоном «Эх, б… твою мать!» плюхнулось в воду. «Не американец», — подумалось мне. Тем временем существо вынырнуло и добавило эмоциональный градус в атмосферу, сказав «Ах,….ть» и снова погрузилось под воду. Третий раз он возник из озерной бездны изрядно отдохнувшим и радостно сообщил миру, что вот теперь ему «Ваще за…..ись».
