Несерьёзные размышления физика - [2]

Весь этот пир духа проходил уже в непосредственной близости от меня, так что наши взгляды пересеклись. Мне бы поддержать его дружеским и неформальным словом, но вместо этого мой, недавно вышедший из комсомольского возраста организм, неожиданно изрек: «Целиком с вами согласен, товарищ». Ответом был полный ужаса взгляд, после чего последовало срочное погружение автора взгляда, и только сконфуженные пузырьки говорили о наличии кого-то под водой. Так продолжалось несколько секунд, после чего на поверхности медленно показалась голове, а затем прикрепленное к ней тело. Голова с опаской посмотрела на меня и задала видимо не самый умный в своей жизни вопрос: «Так ты русский?» С трудом подавив желание отнести себя к малым народам Севера, я ответил утвердительно. Через несколько секунд по изменившемуся выражению глаз я понял, что информация дошла и всосалась. Стало понятно, что я имею дело с человеком неглупым. Он еще раз внимательно посмотрел на меня, видимо желая окончательно убедиться, что перед ним находится такой же хюман бин, а не инопланетянин или местный крокодил и медленно сформулировал: «Ну ни фига себе». Отметив про себя драматическое изменение его лексики, я заключил, что имею дело с человеком интеллигентным. Приятное чувство сопереживания сплотило нас, и мы мило поболтали. Оказалось, он компьютерщик из Питера и, как и я, приехал в этот американский филиал финской бани на несколько дней. Обнаружилось также, что он, как и я, употребляет ненормативную лексику только в минуты особого душевного подъема или особого душевного расстройства. Это сблизило нас еще больше. Побеседовав немного, мы побрели по своим делам, обменявшись напоследок электронными адресами.

Часто потом, сидя зимними вечерами где-нибудь на Северах, я вспоминал этот забавный случай, и теплое чувство снова накатывало на меня, даря ощущения счастья от того, что со мной это было. Много потом случилось разных встреч и знакомств, но этот водный междусобойчик двух ошалевших от жары русских навсегда вошел в мою память яркой блёсткой из числа тех, что делают таким удивительным и необычным этот процесс под названием жизнь.

Вызов в школу

Тот весенний вечер не предвещал ничего необычного. Я трапезничал в узком семейном кругу, перебирая в голове ошметки дневных мыслей и пытаясь понять, какую из них можно отнести к разряду умных. Жена с дочкой говорили о своем, о женском, а младший ребенок что-то напряженно обсуждал на фейсбуке. Плавное течение событий было прервано в тот момент, когда сын, оторвавшись на секунду от обсуждения глобальных вопросов с однокашниками, ничего не значащим тоном произнес: «Папа, мама, вас вызывают в школу, часикам примерно так к десяти».

Данное известие приступа восторга у родителей не вызвало. Еще не успевшая поужинать и поэтому сохранившая быстроту реакции жена быстро сформулировала ряд стоявших перед ней неотложных задач, которые совершенно необходимо было решить именно завтра и именно в это время, после чего гордо удалилась в свое личное подпространство. Я же, вследствие плотного ужина, скорость мысли наоборот утерял, так что честь посещения среднего учебного заведения досталась мне. Не имея более возможности увильнуть от исполнения родительского долга, я попросил чадо обрисовать мне поточнее суть всего происходящего, а главное, очертить те острые углы, о которые мне предстояло стукнуться во время завтрашнего визита. Из пространного монолога наследника я уяснил что: «Математичка ко всем придирается, физик всем надоел, а немка вааще дура». Представители других областей человеческого знания были определены примерно в ту же оценочную категорию. Когда я робко осведомился относительно наличия педагогов, подпадающих под определение нормальных, докладчик презрительно фыркнул в ответ, из чего я заключил, что вопрос был неуместным. В общем, по всему выходило, что коллектив ангелоподобных тинейджеров всеми силами стремится к знаниям, сопровождая свой порыв безупречным поведением и наиприятнейшими манерами, а банда монстров под общим названием «учителя» им всячески в этом мешает, раня их неокрепшие души необоснованными упреками и докучая мелкими придирками. Закончив инструктаж, довольное проведенной работой чадо отправилось в опочивальню, оставив меня додумывать детали предстоящего мероприятия.

Идти в школу мне отчаянно не хотелось, и я пытался выдумать причину, которая могла бы меня примирить с завтрашней неотвратимостью. Я напоминал себе о родительских обязанностях и о невероятной пользе, которое в себе несет общение с педагогическим коллективом. Все это повергало меня в еще большее уныние, и я отправился спать, успев подумать напоследок, что вероятно лучший способ понять «куда уходит детство» и сколько в вас его еще осталось, это получить вызов в школу по поводу «подвигов» собственного ребенка.

На следующий день я в назначенное время заявился в учебное учреждение, представлявшее собой вполне себе стандартную английскую школу, каких в Манчестере, наверное, десятки. Я проследовал в выделенную для обсуждения комнату, доверху заполненную представителями педагогического коллектива. Их лица были столь серьезны, что я на секунду почувствовал себя не родителем, а учеником. Руководил этим школьным цирком с конями сам директор, недавно назначенный на это место и поэтому обладавший повышенной пупковостью. С порога мне было строго указано, что школа рассматривает дисциплину как важнейший элемент учебного процесса. Еще ничего не сделав и не сказав, я сразу почувствовал себя виноватым и счел своим долгом уверить высокое собрание, что тема дисциплины и мне не чужая. Директор тем временем выпустил еще несколько английских слов, посвященных этому вопросу, и сменил вектор обсуждения. «Не всегда, однако» — в его голосе зазвучали трагические нотки — «наши ученики следуют канонам поведения, выработанным руководством школы и одобренным родительским активом». На этом драматическом пассаже лица остальных членов коллектива изобразили глубокую печаль. Я пристроил свою тележку к этому грустному поезду и примерно минуту скорбел вместе с педагогами. В процессе скорби мне вспомнились записи, которыми пестрел мой собственный дневник: «Висел на подоконнике с обратной стороны, а на перемене избил Лазарева; смешил девочек на уроке пения, а также использовал школьные яйца не по назначению» и т. д. Перекатывая в голове свои персональные подвиги, я не выдержал и хмыкнул прямо в разгар скорби, чем вызвал удивленный взгляд директора. Как потом выяснилось, это было только начало. Покончив с прелюдией, директор переключился на интермеццо, уже конкретно посвященное деяниям моего родственника. Деяния, в основном, состояли из болтовни на уроке и несогласия с учителями относительно серьезности этого проступка. Директорская версия событий несколько отличалась от услышанного мною вчера, но это было вполне ожидаемо и не особенно меня удивило. Сопоставив показания, я укрепился в своем мнении, что дело не стоит и выеденного яйца и что вся проблема есть простое следствие уязвленного самолюбия пары не особенно умных педагогов. Вообще в конфликте отцов и детей я, как правило, на стороне последних. Тем временем выступление школьного театра близилось к финалу, и я уже готовился выдвинуться по направлению к работе, но в этот момент управляющий манежем пригласил войти моего сына. Предполагалось, что отповедь отпрыску в моем исполнении и в присутствии местных наставников молодежи должна явиться завершающим аккордом всего представления. Надо сказать, что языком внутрисемейного общения у нас был исключительно русский и дети с ранних лет знали, что английский папа держит исключительно на работе, а при общении с ними мгновенно его забывает. И вот теперь мне предстояло исполнить педагогический экзерсис не на родном языке. Я бодро начал свою мантру, но где-то на полуфразе вдруг с ужасом ощутил, что меня раздирает страшной силы хохот. Он переполнял меня всего, норовя выплеснуться за пределы плоти и заполнить собой все пространство комнаты. Я думаю, что каждый человек ощущал нечто подобное хотя бы раз в жизни. Бороться с рвущимся из тебя смехом бесполезно, как, например, бесполезно подавлять чих, икоту или зевоту. Все равно чихнется или зевнется, только в неожиданном месте или в неподходящий момент. Я невероятным усилием воли усмирил надвигающийся на меня приступ бурного веселья, но смех продолжал вытекать тонкими струйками из уголков рта, и я гонялся за ним по всей территории лица, как пограничник за контрабандистом, издавая при этом малопонятные звуки, похожие на стоны с хлюпаньем. Я представлял, как это выглядит снаружи, но привести себя во взрослое лицемерное состояние было выше моих сил. «По крайней мере, — утешал я себя, — увидев, какой придурок папаша, они перестанут приставать к сыну, а начнут ему сочувствовать». Странные упражнения моих лицевых мышц явно ломали предусмотренный сценарий, и педагоги уставились на меня, молчаливо требуя объяснений. Что я мог им сказать? В промежутках между борьбой со смехом я мямлил, что это чисто нервное и что это моя обычная реакция на плохое поведение ребенка. «Господи, что я несу, — думал я про себя — это что же получается! Когда отпрыск хулиганит, я ржу!». Все это продолжалось минуту или две, и я уже почти совладал с разыгравшейся внутри меня «смехопанорамой», как в этот момент заржал мой сын. По лицу английских педагогов стало ясно, что они начали подозревать семейный заговор. Наконец, сквозь новый приступ смеховой чесотки мне удалось выдавить, что я уяснил всю важность момента и обязуюсь продолжить процесс воспитания в домашних условиях. Это дало повод директору цирка закончить представление, и мы с сыном были отпущены восвояси. Мы почти бегом покинули здание школы, оглашая окрестности теперь уже ничем не сдерживаемым смехом. На улице мы еще помусолили все подробности только что прошедшего события и довольные друг другом разошлись по своим делам.