Свои - [57]

— Папку, папку нашего не сегодня завтра выписывают!

Пусть Фрида и не знала отца, — только фотографии его видела, — но верила, что он самый хороший, добрый, и любит ее, а потому всей душой ждала этой встречи, но снова все вышло не так.

* * *

Пришел огромный незнакомый дядька, противно пахнущий потом и табаком. Полина Васильевна всполошилась, засуетилась, а дядька прямиком к Ридишке: где тут чудесная девочка с золотыми локонами и зелеными глазками? Схватил ее на руки: «Дайте-ка, — говорит, — посмотреть на это чудо!» — и даже над собой приподнял. Ридишке плохо, страшно стало, а главное, обидно, что мама на них смотрит и ничего не делает, смеется только, будто ей даже нравится, что дядька этот на Фриду набросился.

К слову, Полина Васильевна хоть и смеялась, а сквозь смех просила Сашку потише с Фридочкой, — маленькая она, его впервые в жизни видит, вот и боится. Сашка, как ни хотел дочь подольше удержать, все-таки нехотя отпустил, неловко посадив на кроватку, и даже одеяльцем прикрыл. Ридишка сразу поглубже в постель занырнула, чтобы совсем незаметной стать, чтобы этому незнакомцу снова в голову не пришло ее на руки хватать.

Меж тем и у взрослых беседа поначалу напряженно, клочковато складывалась, — как шпионы какие, обрывками, недомолвками обменивались, пока Сашка не заметил, что дверца гардероба хозяйского перекошена. Вот как со шкафом завозился, — так и напряжение растаяло, и воспоминания рекой полились, даже над первой встречей в ДК посмеялись, а там уж о мелочах, дорогих сердцу, заговорили, потом и до новостей дошло.

* * *

И чем свободней и душевнее становился их разговор, тем больше сердилась маленькая Ридишка, которая только и ждала, чтобы дядька этот поскорей ушел. А он не уходил и не уходил. Хуже того, ночевать остался. Проснувшись утром, Фрида совсем перепугалась, — он спал на полу, прямо возле ее кроватки, а Полина Васильевна с тетей Женей о чем-то радостно болтали на кухне. Но позвать маму, даже тихонечко, Фрида никак не могла, страшно было разбудить дядьку, и поэтому бояться пришлось тихо-тихо.

Наконец, спустя вечность, Поля появилась с подносом, на котором было больше посуды, чем еды. Гость по-военному быстро привел себя в порядок, Поля позаботилась о доченьке и все вместе сели за стол. Но Фрида и за завтраком оставалась настороже. К счастью, взрослым, похоже было не до нее, — глаза их сияли так, будто им весь стол вкусностями уставили. Потом в комнату зашли тетя Женя с сыном, и все вместе отправились посмотреть город.

Но и вблизи город Ридишке не понравился. Да, все тут было большим: дворцы, дома, проспекты, зато люди наоборот, совсем маленькими казались, да и люди были… — некрасивые, вялые, тихие, старые. Даже те, что получше, — бледные и болезненные.

Единственное, что облегчало Фриде эту мучительную прогулку, — рассказы тети Жени про тех, кто жил в этом городе давным-давно. Больше всего ей запомнилось, что каждый царь, каждый граф собственный дворец себе строил, а иногда и два, и три. Зачем одному столько? Хотя она бы с удовольствием для себя дворец построила, для нее с мамой, — и даже тетю Женю со всем семейством туда приглашала бы. «А дядька, которого отцом называют, пусть бы себе отдельно жил, — распоряжалась она воображаемыми зданиями. — А еще лучше, ну их, все эти дворцы! домой вернуться». К слову, сам Саратов вспоминался ей все туманнее, но она точно знала, что там ей было лучше, а потому Фрида терпеливо дожидалась, когда этот отец оставит их в покое, и они с мамой отправятся обратно. Так все задумывалось изначально.

Однако едва Александр Шефер отбыл в часть, а Полина Васильевна, оплакав расставание, начала готовиться к возвращению в Саратов, на ее имя пришла телеграмма «оставайтесь ленинграде тчк ждите письма тчк роза». А несколькими днями позже пришел срочный пакет.

* * *

Увы, ни воспитание «нового советского человека», ни очистительное горнило Священной войны — ничто не изменило природы человеческой и не сделало людей одинаковыми. Вот и жили рядом умный и глупый, трудяга и лентяй, честный и подлый, и что для одного дом родной, для другого — бандитский интерес. В Саратове таким интересом стал для разбойников можаевский флигелек.

Ленинградцы, преподавательница университета с супругом, к тому времени уехали; Иван Данилыч еще в сорок третьем упокоился; Ариша с супругом и сынишкой сначала в клиническом городке жили, но к тому времени пропали (днем еще в госпитале были, а вечером соседи заметили, что двери в их комнату настежь распахнуты, внутри никого, и следов никаких; искали их, конечно, с милицией искали, но так и не нашли); Петя Можаев неделями на железной дороге работал; Розочка на фабрике шила, а в тот злополучный день в депо, к супругу отправилась: от сыновей, Степки и Семы, письма пришли, сразу несколько, — вот и хотела мужу показать. Дверь флигелька как обычно, на ключ заперла, и пошла потихоньку.

Что за люди в отсутствии хозяев на домик накинулись, погром устроили, утварь, мебель перебили, даже кроваток детских не пожалели, иконы забрали (только семейная икона Николая-чудотворца одна и сохранилась, потому что за лавку упала), — того никто не видел. У милиции времени на такие дела не хватало, но уж все необходимые документы в участке составили; справки, акты и копии Розочке вручили, и с бывшими жильцами самой разобраться приказали. Вот и пришел на адрес Раевских пакет на имя «Шефер П. В.», вот и остались Полина Васильевна с Фридой без дома.