Свидания в непогоду - [97]

— Идемте сюда. Здесь посуше… Вы что — по ореховской повертке добирались к нам?

— Да… — Тугаев перевел дух, усмехнулся: — Кстати, что это за нелепое словечко — «повертка»?

— У нас все так называют, давно… Какой же чудак вез вас по повертке? Там машины почти что не ходят.

— В том-то и дело — никто не вез. — И Тугаев рассказал о своем злоключении с Павлушей, обещавшим вмиг доставить его в Горы.

— Надо было ожидать — форсит много, — не без удовлетворения сказала Валя. — А дальше, в лесу, как?

— А дальше поблуждать пришлось… В овраги какие-то забрел…

— За Ореховкой? Так это Ямы! — Валя приостановилась в изумлении. — Этой зимой там, говорят, трех волков убили. И как это вы…

— А я бы их палкой, палкой! — засмеялся Тугаев, и закашлялся, приподняв к губам руку.

Тропка соскользнула в неглубокий распадок. На фоне неба вздыбились кусты. Журчала вода.

— Не спешите, тут ручей, — сказала Валя, снова и теперь уже смелее подавая Тугаеву руку.

Ей вдруг захотелось продлить эту минуту под спокойным лиловым небом, и она, выбравшись на пригорок, повела лектора в обход одного из горских дворов, который обычно пересекала напрямик.

— Мне это непонятно, — медленно произнесла она. — Вы так, наверно, за этот день изнервничались. Одна повертка чего сто́ит — пешком, в незнакомой глуши… И всё для того только, чтобы лекцию прочитать?

Тугаев настороженно повернул к ней лицо:

— Разве этого мало?

Валя смолчала.

— Впрочем, вы, может быть, правы, — вздохнул он. — Ведь еще неизвестно — удастся ли лекция.

— Что вы!.. Я вовсе не это хотела сказать… Нет, всё будет хорошо, я в этом уверена. Но… я хочу сказать: неужели в данном случае необходим был такой риск?

— Ах, вот что! — ответил не сразу Тугаев. Он замедлил шаг и, наклонив голову, тронул носком сапога комок земли. Валя взглянула на его сапог.

— Вот этот комочек, — он поднял голову, — вот этот куст… Без куста, Валюша, не будет леса, а без комочка — земли. Выходит, в них заключена большущая сила. Так и в жизни: каждое большое дело состоит из тысячи маленьких, будничных, и ни одно из них не умаляет человека. Наоборот — возвышает… Так надо жить, Валюша, так надо…

Он провел ладонью по лбу, — хотел, должно быть, сказать что-то еще, но тут прямо перед ним из-за ограды выскочил Яша. Валя выставила вперед руку:

— Осторожно!

— Идете? — спросил Яша, цепляясь за рейки ограды, чтобы не свалиться с разбегу.

У клубного крыльца стояло несколько человек. Заранее отпустив руку лектора, Валя быстро прошмыгнула мимо них. Навстречу Тугаеву шагнули Федя и за ним, приволакивая ногу, Михаил Петрович.

— Лопатин. Секретарь местной парторганизации, — сказал он и подал гостю обе руки. — Ну, наконец-то! Живы? Здоровы? Подсушились?

— Отлично! Отлично! — восклицал Тугаев, всматриваясь в незнакомые лица и пожимая всем руки.

Из сеней на крыльцо косо падал голубой от табачного дыма луч света. При входе в клуб Тугаева обдало густым настоем запахов, в который вносили свою долю табак и сапожная мазь, пот натруженных рук и косметика.

Разноголосый говор, взрывающийся там и тут выкриком или смехом, мелькающие лица, платки, шапки, тепло человеческого коллектива, — всё сразу же ввело Тугаева в привычную атмосферу собрания. Мускулы его напряглись. Улыбаясь и кивая в обе стороны, он медленно продвигался в узком проходе к помосту, где возвышались фанерная трибунка и покрытый кумачом стол. Здесь Михаил Петрович посадил его рядом с собой и забарабанил карандашом по графину.

Войдя в клуб минутой раньше, Валя протиснулась к окнам, — там было постоянное место всех горских девчат, сидевших и теперь пестрой стайкой. Лида Симакова взяла со скамьи сумочку. Девчата потеснились.

Когда показался Тугаев, по рядам будто пробежала рябь. Сидевшие у стен и на задних скамьях приподнимались, вытягивались, стараясь получше разглядеть прибывшего так необычно лектора. И Валя безотчетно испытывала удовлетворение оттого, что уже знакома с человеком, на которого сейчас все смотрят, что вот только что шла с ним об руку, говорила о значительных вещах.

— Товарищи, — звякал карандашом Михаил Петрович. — Товарищи, давайте начнем!

Едва немного утихло, Тугаев вышел к трибунке, положил на нее записную книжку и, негромко откашливаясь в кулак, начал говорить.

Шум в зале нет-нет и прорывался: то заплачет ребенок на руках у матери, то в сенях хлопнет входная дверь. Впереди возилась мелкота, занявшая места поближе, в надежде на обещанную картину, кто-то звучно сплевывал семечки… И Вале стало неловко перед лектором, раз даже показалось, что он с укоризной взглянул на нее. Ее особенно раздражали подруги, продолжавшие бесцеремонно шушукаться, и неожиданно громко она прикрикнула:

— Да тише вы, девчата! Как не стыдно!

На нее зашикали, Михаил Петрович вскинул от стола бачки, и самой стало стыдно: зачем подала голос, будто больше всех ей нужно. Заливаясь краской, Валя пригнула голову…

А Тугаеву всё было знакомо: и пестрое смешение людей на скамьях, и ненадежная легкость трибуны с обшарпанными краями, и этот прорывающийся шумок, — всё шло своим чередом, как бывало не раз. Он уверенно набирал голос, и, когда Валя минутой позже подняла голову, она не узнала его: от усталого, измученного человека, который недавно входил в их дом, не осталось и следа. Щеки Тугаева порозовели, глаза под стеклами очков и всё лицо — даже, кажется, широкий поблескивавший нос — светились в щедрой, не без лукавства, улыбке.