Свидания в непогоду - [98]

После короткого разговора с Тугаевым Вале захотелось послушать его, думалось — не найдется ли в его словах особого, ей предназначенного смысла? Не перекинет ли мостик к тому, о чем так доверительно говорил ей? Но слова были обычные и в общем-то не раз слышанные. Опуская время от времени очки на трибунку, где лежали записи, Тугаев свободно и просто говорил о событиях, волнующих народы, перекраивающих мир. Мелькали названия государств, фамилии, цифры, изредка шутка высекала одобрительный смех на скамьях.

Опять забывшись, плохо слушая, Валя тихонько оглядывалась. Подруги присмирели. Приоткрыв бородатый рот и не мигая, застыл неподалеку дядя Семен. Данилыч — места не хватило — пристроился на ступеньках помоста, лицом к залу. У дверного косяка стояла мать, — видно, не успела к началу…

Прошло много минут, прежде чем всплеск аплодисментов вывел Валю из задумчивости. Тугаев, пряча в карман записную книжку, садился за стол. Теперь вдруг ей показалось, что она пропустила что-то важное. Не желая выделяться безучастием, она тоже захлопала в ладоши.

Круглые настенные часы показывали без пяти минут десять. Ребятишки впереди угомонились, кое-кто дремал. В душном уплотнившемся воздухе дышалось тяжело, но никто не уходил.

Валя с интересом прислушивалась к вопросам, которые задавали из рядов лектору. Они были разные — о событиях в Конго и производстве мяса в стране, а дяде Семену почему-то вдруг захотелось уточнить: верно ли, что Фарук, бывший египетский король, дает уроки танцев? Все засмеялись, кто-то крикнул: «Тебе что, дядя, пущай трудится!» Тугаев не переставая улыбался, чиркал карандашиком по записной книжке и без задержек отвечал на всё, о чем его спрашивали.

Дело подходило к концу. Михаил Петрович, распарившийся и довольный, — всё получилось как нельзя лучше, — поднялся из-за стола и от лица всех горских жителей душевно поблагодарил лектора. Не успел он объявить перерыв, как со ступеней вскочил взлохмаченный Данилыч, стукнул кулаком по трибуне:

— Товарищи! Минутку, товарищи!

— Тебе что, старый? — оторопело спросил Михаил Петрович.

— Погоди, дай народу сказать… Я вот давеча на Марфину делянку ездил, — возвышал голос Данилыч. — Вертаюсь домой, значит. Гляжу — человек из лесу бежит…

Тугаев дернулся плечом:

— Зачем это? Не надо!

— Нет, товарищ лектор, и вы погодите. Раз дело общественное — народ должен знать…

Глаза Данилыча горели в глубоких впадинах, бороденка прыгала. Поднимавшиеся уже люди сели снова, заулыбались. Михаил Петрович щипал бачки: несмотря на признательность ореховскому возчику, нельзя было поручиться, что он не отмочит чего-нибудь из ряда вон выходящего.

Но всё обошлось благополучно. Путаясь в обстоятельных и многословных периодах, Данилыч рассказал, как подозрительно отнесся сперва к Тугаеву, но, убедившись, что перед ним добрый и немало претерпевший человек, а главное — идет по общественному делу, которое не терпит отлагательств, решил — куда ни шло! — перебросить его через Жимолоху.

— Вот мы сегодня с вами будто на ракете кругом облетали, видней всё стало. Не зря, значит, торопился товарищ лектор… А что бабы говорят — «с ума Данилыч спятил», дай бог каждому так пятить!..

— Верно, Данилыч, верно, спасибо тебе за услугу. Не струхнул, — сказал, оттаивая, Михаил Петрович. Он ударил в ладоши, зал ответил веселыми хлопками, и удовлетворенный Данилыч скатился с помоста.

До начала киносеанса был объявлен десятиминутный перерыв. Люди шумно обменивались впечатлениями, теснясь у выхода, над головами поплыли дымки папирос.

Не отставая от подруг, но и не участвуя в их общем разговоре, Валя медленно подвигалась к двери. Раза два мимо нее пробегал Яша. Как всегда на клубных вечерах, он мелькал всюду, возбужденный и раскрасневшийся, вероятно от сознания ответственности. Сейчас он с помощниками открывал окна и, поторапливая всех, приводил в порядок помещение.

Валя остановилась с подругами в уголке фойе, где не было особой толкотни. Она водила пальцем по стеклу витража, и, точно переводная картинка, в отблескивавшем стекле показалось вдруг смутно улыбающееся лицо; чье-то горячее дыхание щекотнуло висок.

Валя подняла голову: за плечом стоял Яша. Быстро поглядывая по сторонам, он протягивал ей обернутую в газету книгу.

— Что это?

— «Пармский монастырь», — сказал Яша.

— Спасибо.

Полистав книгу, Валя открыла сумочку. Яша задышал совсем близко:

— Сейчас «Балладу о солдате» прокрутим, а потом, может, и танцы успеем… Останешься?

Из сумочки некстати выглянул моток голубых ниток. Валя поморщилась: «Тьфу ты, совсем забыла…»

— Лида, возьми, пожалуйста, мулине!

А из зала кто-то зычно кричал:

— Яшка! Яшка, давай радиолу!

8

Тугаев еще некоторое время находился в клубе. Валя видела, как он беседовал с касимовскими свинарками и прижимал к груди отвороты еще не высохшего, должно быть, пальто. Потом, уже в сенях, Михаил Петрович уговаривал его в чем-то; подошла к ним Мария Степановна и тоже заговорила — убеждающе, ласково, а Тугаев признательно наклонял голову.

«У нас, верно, заночует», — подумала Валя. Тут раздался звонок, и она поспешила с подругами в зал.

Погас свет. Под глухое стрекотанье аппарата на полотне ожила, в чаду и пыли, военная страда. Снаряды с неистовой яростью перепахивали поле, среди черных разрывов полз танк с паучьей меткой, и парнишка в окопчике смятенно, без кровинки в лице, следил за ним. Вот он, Алеша Скворцов, подбивает танк; вот, неловко подобравшись, просит у генерала разрешения на побывку; не надо ни наград, ни отличий, — повидать бы мать, крышу бы починить. И уже мелькают попутные машины, железнодорожные станции, вьется, бежит вдаль изрытый проселок…