Свидания в непогоду - [91]

И вот дни, похожие один на другой, как рейки штакетника, и, как он, замыкающие ее мирок. Иногда Валя заходила к матери на ферму, помогала доить коров, чтобы уж не очень скучать. Наведывалась в контору к Лиде — обменяться новостями о подругах и платьях. Вечерами — кино на «верхушке», танцы под радиолу и под водительством мешковатого Яши, ухаживание горских парней, о которых не хотелось думать всерьез.

За домом, за яблоневым садом, темнели леса. Росла и опадала листва, снега вздымались до горизонта и никли, теряя блеск, а она всё ждала чего-то, всё смотрела в волнистое стекло окна…

Утром, как всегда, раньше всех проснулась Мария Степановна. Спала она на узкой койке под полатями, в первой половине дома, где стояли печь и обеденный стол.

Бывало, в этот же час спускался с полатей Илья Кузьмич и, прежде чем умыться, раскуривал у окна папиросу. Илья Кузьмич ничего не умел делать тихо — гремел кружкой, всегда задевал за что-нибудь размашистыми локтями, и пол ходил под ним ходуном.

— Тише ты, — шикала жена.

— «Тише, тише», — сердился Илья Кузьмич. — Чай, и ребятам пора. Балуешь их, Марья, вот что, — а сам старался бесшумно опускать стволик рукомойника.

Вполголоса поругивались они, говорили о семейных делах, о детях, и теперь нескладные те беседы и шиканья вспоминались Марии Степановне как счастливая, невозвратная пора.

Сунув босые ноги в шлепанцы, Мария Степановна сполоснулась под умывальником, затопила печь. Скрип двери в горенку заставил ее обернуться: на кухню вышел Ефим; мурлыча и высоко задрав хвост, стал обтираться у ног хозяйки.

— Ну, здравствуй, здравствуй, — пришептывала Мария Степановна. — Чего не спишь, мурлыка? Картошки вот хочешь? — Ефим обнюхал разломанную картофелину, недовольно отвернулся. — Не хочешь? Тогда жди. Ничего, брат, потерпи немного…

Так, разговаривая с котом, Мария Степановна неслышно передвигалась в кругу привычных забот: вскипятила чай, подогрела вчерашний картофель с голубцами, задала корм домашней скотине.

Тусклый рассвет вползал в окно, от рамы стекала к полу струя холодка. Как только заметно развиднелось, Мария Степановна заглянула в горницу: время было поднимать Витюшку. И его, еще сонного, зевающего, предупредила, чтобы не шумел.

В переднем углу на никелированной кровати спала Валя. Русые волосы ее разметаны по подушке, под темными ресницами блуждают сонные видения. Мария Степановна подоткнула одеяло в ногах дочери, поправила на окне занавеску и следом за пыхтящим Витюшкой, которому осторожность никак не давалась, тихо вышла на кухню.

Когда она после утренней дойки вернулась домой, Витюшки давно уж и след простыл. Валя поднялась, успев прибрать постель и комнату. Она сидела на кухне с Ефимом на коленях и медленно выбирала со сковороды ломтики жареного картофеля.

— Встала? — спросила мать.

— Как видишь…

Мария Степановна озабоченно присела к столу, но тут же поднялась, выдвинула для чего-то чистое ведро из-под лавки, заглянула в него и поставила на место. Похрустывая ломтиками картофеля, Валя видела, как мать бралась то за ухваты, то за чашки и не снимала резиновых сапог, как делала всегда после возвращения из коровника.

— Ты чего не посидишь? — спросила Валя.

— Опять на ферму бежать, — сказала Мария Степановна, не глядя на дочь. — Ганюшина, вишь, заболела. Половина ее группы не раздоена.

— С чего бы это она? Вчера в клубе была здорова и невредима.

— Не знаю. С непогоды, может.

— Так давай я схожу.

— Ты кушай, кушай, — заторопилась мать. — Не велик труд, и сама управлюсь… Вот разве за сахаром сбегаешь, и чаю пачку бы.

— Нет, давай на ферму. — У Вали дрогнула и опустилась нижняя губа. Она поднялась, швырнув на пол обескураженного Ефима. — Давай деньги, и в магазин схожу!

— Что ты так — вдруг? — испуганно проговорила мать. — С Ганюшиной я уже договорилась. Мне-то ведь сподручней… А ты не торопись, потом и в магазин сходишь…

Сложные, противоречивые чувства волновали Марию Степановну, не давали ей покоя. Она щадила дочь — и не могла разобраться, правильно ли поступает. Опыт и здравый рассудок подсказывали ей, что без работы, от ничегонеделанья, Валя зачахнет, а сердце противилось: как можно после десятилетки идти простой дояркой или полеводом? Для чего же тогда годы учебы, тревоги из-за отметок, учебников, школьного снаряжения, для чего в глухие зимние утра приходилось отрывать девочку ото сна?

Говорили, правда, что со временем даже скотники будут с образованием, а на фермах появятся машины, в которых без грамоты не разберешься. Мария Степановна верила в это, но прежде всего она знала, что труд есть труд и навоз в коровнике есть навоз, — от этого никуда не денешься. И много ли, наконец, надо умения, чтобы овладеть хотя бы той же электродойкой? Со своими тремя классами она без особых усилий давно и хорошо освоила доильные аппараты, и дело у нее шло успешней, чем у Валиных сверстниц, пришедших на ферму из десятилетки. Тут Мария Степановна ловила себя на мысли, что гордится своим уменьем и, как знать, может быть гордилась бы и дочерью, видя ее на ферме рядом с собой…

— Не торопись, покушай, — повторила Мария Степановна и платком протерла уголки глаз. — Потом, коли хочешь, ко мне забегай.