Свидания в непогоду - [91]
И вот дни, похожие один на другой, как рейки штакетника, и, как он, замыкающие ее мирок. Иногда Валя заходила к матери на ферму, помогала доить коров, чтобы уж не очень скучать. Наведывалась в контору к Лиде — обменяться новостями о подругах и платьях. Вечерами — кино на «верхушке», танцы под радиолу и под водительством мешковатого Яши, ухаживание горских парней, о которых не хотелось думать всерьез.
За домом, за яблоневым садом, темнели леса. Росла и опадала листва, снега вздымались до горизонта и никли, теряя блеск, а она всё ждала чего-то, всё смотрела в волнистое стекло окна…
Утром, как всегда, раньше всех проснулась Мария Степановна. Спала она на узкой койке под полатями, в первой половине дома, где стояли печь и обеденный стол.
Бывало, в этот же час спускался с полатей Илья Кузьмич и, прежде чем умыться, раскуривал у окна папиросу. Илья Кузьмич ничего не умел делать тихо — гремел кружкой, всегда задевал за что-нибудь размашистыми локтями, и пол ходил под ним ходуном.
— Тише ты, — шикала жена.
— «Тише, тише», — сердился Илья Кузьмич. — Чай, и ребятам пора. Балуешь их, Марья, вот что, — а сам старался бесшумно опускать стволик рукомойника.
Вполголоса поругивались они, говорили о семейных делах, о детях, и теперь нескладные те беседы и шиканья вспоминались Марии Степановне как счастливая, невозвратная пора.
Сунув босые ноги в шлепанцы, Мария Степановна сполоснулась под умывальником, затопила печь. Скрип двери в горенку заставил ее обернуться: на кухню вышел Ефим; мурлыча и высоко задрав хвост, стал обтираться у ног хозяйки.
— Ну, здравствуй, здравствуй, — пришептывала Мария Степановна. — Чего не спишь, мурлыка? Картошки вот хочешь? — Ефим обнюхал разломанную картофелину, недовольно отвернулся. — Не хочешь? Тогда жди. Ничего, брат, потерпи немного…
Так, разговаривая с котом, Мария Степановна неслышно передвигалась в кругу привычных забот: вскипятила чай, подогрела вчерашний картофель с голубцами, задала корм домашней скотине.
Тусклый рассвет вползал в окно, от рамы стекала к полу струя холодка. Как только заметно развиднелось, Мария Степановна заглянула в горницу: время было поднимать Витюшку. И его, еще сонного, зевающего, предупредила, чтобы не шумел.
В переднем углу на никелированной кровати спала Валя. Русые волосы ее разметаны по подушке, под темными ресницами блуждают сонные видения. Мария Степановна подоткнула одеяло в ногах дочери, поправила на окне занавеску и следом за пыхтящим Витюшкой, которому осторожность никак не давалась, тихо вышла на кухню.
Когда она после утренней дойки вернулась домой, Витюшки давно уж и след простыл. Валя поднялась, успев прибрать постель и комнату. Она сидела на кухне с Ефимом на коленях и медленно выбирала со сковороды ломтики жареного картофеля.
— Встала? — спросила мать.
— Как видишь…
Мария Степановна озабоченно присела к столу, но тут же поднялась, выдвинула для чего-то чистое ведро из-под лавки, заглянула в него и поставила на место. Похрустывая ломтиками картофеля, Валя видела, как мать бралась то за ухваты, то за чашки и не снимала резиновых сапог, как делала всегда после возвращения из коровника.
— Ты чего не посидишь? — спросила Валя.
— Опять на ферму бежать, — сказала Мария Степановна, не глядя на дочь. — Ганюшина, вишь, заболела. Половина ее группы не раздоена.
— С чего бы это она? Вчера в клубе была здорова и невредима.
— Не знаю. С непогоды, может.
— Так давай я схожу.
— Ты кушай, кушай, — заторопилась мать. — Не велик труд, и сама управлюсь… Вот разве за сахаром сбегаешь, и чаю пачку бы.
— Нет, давай на ферму. — У Вали дрогнула и опустилась нижняя губа. Она поднялась, швырнув на пол обескураженного Ефима. — Давай деньги, и в магазин схожу!
— Что ты так — вдруг? — испуганно проговорила мать. — С Ганюшиной я уже договорилась. Мне-то ведь сподручней… А ты не торопись, потом и в магазин сходишь…
Сложные, противоречивые чувства волновали Марию Степановну, не давали ей покоя. Она щадила дочь — и не могла разобраться, правильно ли поступает. Опыт и здравый рассудок подсказывали ей, что без работы, от ничегонеделанья, Валя зачахнет, а сердце противилось: как можно после десятилетки идти простой дояркой или полеводом? Для чего же тогда годы учебы, тревоги из-за отметок, учебников, школьного снаряжения, для чего в глухие зимние утра приходилось отрывать девочку ото сна?
Говорили, правда, что со временем даже скотники будут с образованием, а на фермах появятся машины, в которых без грамоты не разберешься. Мария Степановна верила в это, но прежде всего она знала, что труд есть труд и навоз в коровнике есть навоз, — от этого никуда не денешься. И много ли, наконец, надо умения, чтобы овладеть хотя бы той же электродойкой? Со своими тремя классами она без особых усилий давно и хорошо освоила доильные аппараты, и дело у нее шло успешней, чем у Валиных сверстниц, пришедших на ферму из десятилетки. Тут Мария Степановна ловила себя на мысли, что гордится своим уменьем и, как знать, может быть гордилась бы и дочерью, видя ее на ферме рядом с собой…
— Не торопись, покушай, — повторила Мария Степановна и платком протерла уголки глаз. — Потом, коли хочешь, ко мне забегай.
Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».