Свидания в непогоду - [4]

На дворе темень, поздний час, а Нюра всё хлопочет: кроит из бумазейки кофточку на зиму, штопает чулки. Всхрапывает Люся на постели, манит к себе. Нюра медленно раздевается, ложится. Но только голову прислонит к подушке, подкрадется — от ночи, что ли, — тоскливое одиночество, прогонит сон.

Словно и не было дня с его голубым блеском, суетой и приятной усталостью, словно солнце не вернется больше из-за дальних холмов. Будет долго ворочаться она с боку на бок, долго будет прислушиваться к ночным звукам. Вот пискнула птица в кустах; на станции, на запасном пути, лязгнули вагоны и — тишина. Безнадежная. Плотная. И мнится Нюре — или это сон забирает исподволь? — будто скрипнула калитка, тихий голос зовет ее… Хоть бы Юрий вернулся — приняла бы, всё простила бы! А сердце стучит, стучит: кто-то будет, должен быть, и увлечет, — забудется эта безнадежность…

Не спится к ночи и Якову Сергеичу. В туфлях, со спущенными подтяжками, бродит он по спальной своей трехкомнатной — на пять душ — квартиры в старом каменном доме. Давно улеглись взрослые дети, жена моет посуду на кухне, а Яков Сергеич обдумывает свои думы. Хорошо, что пришли комбайны; завтра же можно было бы и в хозяйства направлять, одно плохо: исполком так и не дал разнарядки — кому давать машины? Теперь пойдет морока!

«Тебе-то что за печаль? — спорит сам с собой Яков Сергеич. — Пусть Прихожин с руководителями хозяйств мозгует, а тебе деньги бы платили». — «Ишь прыткий! А техника стоять будет?» Не может бывший директор МТС мириться с этим, не может забыть дней, когда сам был хозяином машин. Но что комбайны по сравнению с ремонтом техники, вывозкой торфа и навоза, механизацией ферм, да и мало ли еще с чем! Везде надо поспевать, а людей нехватка, с деньгами туго. Дела! Яков Сергеич привычно бросает в рот таблетку валидола (сдает сердце с годами), прижимает ее языком. Теперь еще бы папиросочку на ночь.

— Ложись ты, ложись, хлопотун, — встречает его на кухне жена. — Дня тебе не хватает!..

В этот же поздний час в собственном особнячке на Советской сидит за письменным столом Николай Никодимыч Климушкин. С улицы ничего не видно: кусты барбариса и частый штакетник плотно закрывают окна.

Николай Никодимыч и его супруга любят посидеть дома в трезвой и рассудительной компании. Вечером чаевничали у них снабженец Лаврецкий и бухгалтер с женой. Обсуждали текущие дела в масштабе «Сельхозтехники» и в более крупном, под конец сыграли в подкидного. Гости ушли, а Николай Никодимыч сел в столовой к письменному столу. Перед ним двойной лист бумаги в линейку, в руке перо.

«А 12-го числа сего месяца неизвестные воры похитили ценное имущество, — пишет он крупным почерком с завитушками, который в старину называли уставом. — Происходит это явление по причине царящей бесхозяйственности. Неликвиды лежат под ненадежным навесом, подвергаясь атмосферным осадкам и расхищению. Кроме того, они являются существенным тормозом движения оборотных средств, о чем неоднократно ставился вопрос перед местными организациями».

Дописав третью страницу, Климушкин расписывается и кладет письмо в конверт с надписью: «Облисполком. Товарищу Ф. И. Узлову. Лично». Потом потягивается и с чувством исполненного долга идет спать.

Ночь. В полный накал светят над поселком сентябрьские звезды. Притих маневровый паровоз на путях, в проулках лежат густые тени.

Спит Снегиревка.

3

От станции песчаная тропа круто забирала в сосняк. Перекидывая чемодан из одной руки в другую, Арсений Шустров шел следом за попутчиками, прибывшими с тем же поездом, что и он. Минут через двадцать тропа взбежала на горушку, сосны поредели, и Шустров остановился, опустив чемодан на землю.

Охваченная холмами, вся в зелени, в солнечных, скользящих по воде отблесках, расстилалась понизу широкая речная пойма.

Осень выжелтила листву берез, а клены обрызгала веселой киноварью. Среди ее щедрых красок вразброс пестрели голубые и белые дома поселка в клетчатых шапках черепицы. По реке лениво блуждали рыбачьи лодки, водонапорная башня тянулась рыжим отраженьем до самой ее середины.

Арсений щелкнул портсигаром, закурил. Так вот она, березовская «Сельхозтехника»!.. Мимо проходили последние пассажиры с электрички. Молодой старшина милиции, поотстав, оправлял ошейник на рослой овчарке; мужчина в кожаном полупальто что-то говорил ему и смотрел на часы. Затем и они ушли. Тропа опустела. Пуская раздумчиво дымок, Шустров присел на чемодан.

День переваливал на вторую половину, когда уже во всем чувствуется приближение вечернего отдыха.

В поселке, у колонок, судачили женщины, кричали мальчишки, и в звуки эти вплетался ровный, ненавязчивый гул моторов. Он шел от большого здания, темневшего в стороне, у реки. На обширной площадке и под навесами стояли там тракторы, комбайны, прицепы, между машинами сновали люди. «Мастерские», — догадался Шустров.

Он улыбнулся, вспомнив, с каким тяжелым чувством покидал неделю назад кабинет Узлова.

Всё тогда представлялось в его жизни порушенным, спасибо, хоть поддержала Мария. Подумать только: одним телефонным звонком, одной получасовой беседой с областным руководителем, он, считавший себя человеком устойчивого положения, был выбит из седла, как неопытный ездок. Издевкой звучали в его ушах слова Узлова: «Годик-другой поработайте по специальности, а там посмотрим…» Чего «посмотрим», уважаемый Федор Иваныч? Легко так говорить, сидя в кабинете с глубокими кожаными креслами… А может быть, и напрасно расстраивался он в тот трудный день? Может быть, права Мария? Теперь-то, в общем, всё равно. Нет, не всё равно. Именно теперь всё будет зависеть от собственной его собранности и осмотрительности. Надо держаться, во что бы то ни стало держаться. Ведь вот же и эта Снегиревка, ей-богу, не так уж, кажется, и плоха! «Ничего, посмотрим, — повторил он машинально напутствие Узлова. — Обживусь, вызову Муську, и авось дело пойдет».