Свидания в непогоду - [2]

Иванченко и в самом деле почесывает скулу. Конечно, непорядок, безобразие, но кто виноват, если разобраться? Вон Ильясов из «Дружного труда» забрал установку, а до сих пор не рассчитывается. Как будешь такому монтировать? За милые глаза? Другие председатели и совсем отмахиваются: не до новых агрегатов им, были бы корма в достатке. И, если уж говорить откровенно, Иванченко согласен с ними. Туго в хозяйствах с кормами, а без них ставь хоть знаменитую «елочку», всё равно проку не будет. Но с другой стороны долг механизатора и финансовые расчеты обязывают его пробивать установкам дорогу. Без прихожинских подсказок, без накачек. Вот и крутись тут!..

— Ставить, Яков Сергеич, всё равно будем, никуда от этого не денешься, — угадывая мысли управляющего, говорит Лесоханов. — А вот насчет Ведерникова ты, не в обиду скажу, сплоховал.

Ведерников — бывший инженер по механизации ферм. Месяца три назад запросился он в соседний район — семья у него там, и Яков Сергеич, добрая душа, отпустил. Понадеялся, что нового вскорости пришлют, ан, нет. С уходом Ведерникова распалась и монтажная бригада. Теперь всё придется начинать заново.

Обтирая платком лицо, Иванченко медленно обходит площадку под навесом. «Верх» и «Низ» мельтешат в глазах. Вот показался знакомый ящик с ненужными «Сельхозтехнике» деталями, — давно бы надо вернуть их на базу, да всё недосуг. А вот и доильные агрегаты. Один ящик, третий, десятый… целый штабель.

Под навесом полутьма, но в дальнем его конце, куда и подобраться трудно, широкая полоса света протянулась по земле. Яков Сергеич хорошо знает: двери там никакой нет, навес вплотную примыкает к забору. Что бы это могло значить? Бочком продирается он к забору — здесь просторней — и останавливается, удивленно присвистнув.

— Михалыч! — кричит он. — Лесоханыч!

— Чего там?

— Иди-ка глянь…

Они стоят перед проломом в заборе. Полоса света падает из пролома на ближайшие ящики. Они сдвинуты со своих мест. Один вскрыт и опрокинут. Он наполовину пуст. Андрей Михалыч поднимает с земли доильный кран, два клиновых ремня.

— Сволочи, — говорит он.

За забором сбегает к Жимолохе пустырь, ершится колючим осотом. На спуске к реке дымит одноглазая банька.

Две доски в заборе отодраны начисто, третья свернута на сторону. Видно, целились на ящики, — не успели.

— Свежий след, — говорит Иванченко. — Не иначе, как этой ночью.

— Скорее всего… Ты особенно не топчи, Яков Сергеич. Милицию вызовем.

Иванченко прячет взмокший платок.

— Не Петра ли работа? — спрашивает он неуверенно.

— Ты что, Сергеич? С чего это?

— Я к тому, что банька вон его. Видишь?

— Ну и что «его»? — не глядя на баню, отвечает Андрей Михалыч. — Петро не дойдет до этого. И вообще не наши это, быть не может.

Урон, кажется, небольшой. Осмотрев ящики, Лесоханов заключает спокойней:

— Что-то, верно, другое искали. Хотя кранов недочет. И клиновых ремней тоже.

— Д-дела, — хмурится Яков Сергеич.

Он смотрит в пролом.

Пригретые бабьим летом, цветут всеми красками холмы за рекой. Летят на запад, за солнцем, журавли; между небом и землей витает их прощальное курлыканье. Осень, осень… Две женщины идут берегом с корзинами на плечах, — грибы, должно быть, или ягоды несут. Самая пора сейчас груздочкам, волнушкам. А ты, стыдно сказать, за всё лето ни разу в лес не выбрался. Грибник тоже!

Осень. Еще больше, чем лёт журавлей, больше, чем корзины с грибами, напоминает о ней Якову Сергеичу далекое тарахтенье. Глазом видно отсюда: по шоссе, от Зеленой горки, ДТ тянет сеялки; сюда идет, в Снегиревку. Вся площадка перед мастерскими уже забита техникой, и это только начало осенне-зимнего ремонта. А тут еще Прихожин наваливается с установками…

— Дела, — повторяет Яков Сергеич и, сдвинув на лоб фуражку, выходит из-под навеса.

Рядом молча идет Лесоханов.

2

Но день приносит и добрые вести. Только вошли в контору — навстречу Нюра с бумагами в руке. На станцию прибыли платформы с комбайнами, в которых сейчас особая нужда. А вот это, пожалуйста, телефонограммы из области. Не дожидаясь, пока Яков Сергеич разыщет очки, Нюра читает: отпущены средства на строительство новой кузницы; обком союза разрешил на время сверхурочные; в Снегиревку откомандирован новый инженер по механизации ферм. «Ну вот это уже лучше, а это и совсем хорошо», — думает Яков Сергеич.

Он идет в свой кабинет, Лесоханов в свой. Звонят телефоны у Нюры, щелкают арифмометры в бухгалтерии.

А солнце продолжает свой путь к кромке дальних холмов. И уже, отогнув рукав пиджака, посматривает Климушкин на минутную стрелку часов. Время к пяти. Без двенадцати минут, без семи. Климушкин методически складывает бумаги в папки, папки — в стол. Без трех он снимает с пиджака черные сатиновые нарукавники, а ровно в пять достает из шкафа пальто, неторопливо одевается.

— Адью, — говорит он сотрудницам, приподнимая шляпу. — Не забывайте: точность — мать порядка.

Вечер тихо входит в поселок, зажигает кое-где огни. Опустела контора, тихо в сумеречных помещениях, лишь в маленькой комнате со щитком диспетчерского коммутатора горит под потолком яркая лампа.

Нюре нравятся эти последние минуты уходящего дня: можно не спеша составить сводку по ремонту техники, помечтать, глядя на догорающую за окном зарю.