Светунец - [21]

— Твоя же тёлка, кума, колхозную свёклу лопала!

— А внуку за что дал коня-доходягу? Дескать, привезёт внук мало копён — бабке в сердце заноза! — Она горестно отмахнулась.

Дед уронил бастриг, забыв поддеть копну.

— И когда ты, старая, уймёшься? Раньше себя изматывала в поле, лишь бы первой быть. Звено тебе дали, ты и звено не жалела. Теперь внука готова уморить ради первенства.

— Ты его бережёшь, — отвечала бабушка. — Светунец год стоит, а Шурке ты подкопнил.

Илья начал торопливо цеплять Володе копну, приговаривая:

— И жалею, и жалею… Малец Светунец первый раз видит коня. Он и гриву из рук не выпускает, а тебе подавай ударника!

Володя не дослушал деда и бабушку, уехал к зароду. Когда вернулся, они не ссорились и оба поддевали копну. Другим мальчишкам Илья цеплял один.

Шурик сразу раскусил, что Володю двигают в передовики, начал ездить хлеще прежнего и кричать язвительно:

— У меня тридцатая, а у тебя, Вовка? Какая, какая? Ну-ка повтори!..

Часто бабушка, приладив над глазами руку козырьком, засматривалась в сторону зарода. Там, среди дубов, мужчины белели рубахами и как бы сами по себе взлетали вверх охапки сена. У Володи беспокойно спрашивала про отца. Несколько раз ходила к зароду, деду Илюхе говорила: воды напиться, а сама наблюдала за сыном. Тот работал в охотку.

— Может, после покоса напишет заявление на завод, — надеялась.

Высохла роса, стало жарко. Притомились кони. Обнаглели оводы — жеребёнка загнали в тёмную конюшню, Егозу сводили с ума. С копной и без копны она носилась шально, вся извертелась. Если со стороны посмотреть, так показалось бы, что бегала Егоза на трёх ногах, а четвёртой сбивала на животе насекомых.

Шурик знал повадку Егозы нырять в озеро от оводов. Нырнёт, тогда все мальчишки, даже Володя, обгонят Шурика на копнах.

Так оно и случилось. У озера мальчуган почесал спину, ослабил повод — Егоза закусила удила и ринулась в воду.

— Тпру-у!.. — закричал Шурик.

Егоза утонула вся и остановилась. Из воды торчали фыркающие ноздри да уши. Ладно хоть налегке, а то, бывало, и с копной купалась. Шурик беспомощно дёргал повод: хлыстом и пятками нельзя ударить лошадь в воде. Он сулил ей пулю в лоб, капкан волчий. Та мирно выслушивала, не выпуская из зубов удила.

Отец Шурика, Иваныч, тоже был на покосе. Он послал гонца на табор узнать, скоро ли зазвонит лемех на обед. Егозу никакими силами не вытащить из озера, пока не грянет лемех. Грянет — Егоза ринется в конюшню. Она понимала, что в обеденный перерыв уже не пошлют её за копнами, на рой кровопийц.

Гонец вернулся к зароду и сказал: повара недавно опустили картошку в суп и бить по лемеху ради Егозы не соглашаются. Вслед за Егозой весь народ соберётся на таборе, а повара не любят, когда им мешают варить обед.

Иваныч стучал палкой по звонкой косе и по ведру, Егоза водила ушами. Сама — ни с места!

— Плыви, сын, на берег, — велел Иваныч, — и пешему найдётся дело.

Шурик, в сапогах, в одежде, добрался к берегу.

Как перестал он носиться верхом да выкрикивать: «У тебя сколько!..» — так и пропал задор у копновозов. К тому же оводы, зной донимали. Проголодались ребята.

Бригадир объявил передышку. Ребята поставили коней в дым и хлынули в тёплое озеро. Придумали нырять с Егозы, смелые плавали под ней.

И Володя завёл в дымокур Бурана, но купаться не побежал: болел натёртый копчик, ломило ноги.

Дед Илья в перекуре тоже нашёл себе занятие: проверил, не сбиты ли спины у коней седоками, потом выстругал зуб для граблей.

Глядя на конюха, Володя засмеялся. Раньше он не обращал внимания на его малую, сухую фигурку, наверно, потому, что вокруг деда крутились одни ребятишки. У зарода — рослые мужчины. Дед Илюха им в пояс. Из белой рубахи торчала голова, похожая на кедровую шишку, вылинявшие брюки свободно свисали. Володе казалось: вот подуй ветерок — рубаха и брюки напузырятся, и дед улетит в небо. Там его не отличишь от кучевых облаков.

— А кто, мужики, самый крепкий в бригаде? — неожиданно спросил дед Илюха.

Володин отец удивился:

— Я помню, как нас, ребятишек, ты заставлял бороться, даже на конях устраивал состязания. И до сих пор любишь подзадоривать!

— Без этого нельзя, — ответил дед Илья. — Должен быть на виду самый крепкий и сноровистый, а то за кем же тянуться молодым? Аким да Иваныч, ну-ка померьтесь силой. Мужики вы в соку — желваки на руках вон как играют.

— А что, и попробуем, — согласился отец.

Иваныч и отец Володи, раздетые до пояса, головы в белых платках, померили вилы с тремя деревянными рогами, убедились в одинаковой длине черенков. Иваныч подбросил горсть трухи: хотел узнать направление ветерка. Сено подавать на зарод легче по ветру. Но было тихо. Затем он поплевал на ладони и всадил вилы в середину копны. Да так всадил, что и сам приналёг.

Позвякивали удилами, хрупали траву лошади, а человеческих голосов не слышно. Все замерли.

Одной рукой Иваныч держал вилы у самых рогов, другой — пониже. Он рванул кверху копну — острый конец черня упёрся в кочку.

— Всю взял! — зашумели колхозники.

Иваныч подчистую наколол копну. Теперь надо поднять и закинуть на зарод. Зарод высотой с избу.

Перебирая руками черень, Иваныч тянулся к его концу. Тело Иваныча в узлах и жилах. Володе казалось: вот-вот какая-нибудь жила трахнет выстрелом. Копна, разлохматясь, едва поднималась вверх; черенок гнулся удилищем, остриём рвал кочку. Мало-помалу Иваныч поднял копну на высоту вил.