Светлая печаль Авы Лавендер - [47]

Он снился ей несколько ночей подряд: улыбка, обнажающая щелку между резцами, руки, сжимающие букет цветов – все увядшие, кроме нарцисса, символа безответной любви. Она просыпалась с мокрыми от слез волосами. Перед сном она чашками пила чай из измельченных сушеных листьев калифорнийского золотистого мака, который, по ярым заверениям Вильгельмины, помогал от любой бессонницы. Только тогда она засыпала, забываясь дурным сном с пустыми коридорами и запертыми дверями.

Когда все это не срабатывало, Вивиан устраивала стирку. В те ночи, когда заснуть никак не получалось, она сидела в глубине подвала, где ее убаюкивал медлительный танец полотенец в сушилке. Она любила запах стирального порошка, рокот машины, тепло только что высушенных простыней. Но больше всего на свете она любила радость избавления от пятна: ей нравилось, что куском мыла и каплей отбеливателя можно удалить кляксу от потекшей в кармане рубашки ручки, след губной помады с рукава и ржавое пятно с кружевной занавески. Лучше всего отходила кровь – так приятно было свести каплю крови с белой рубашки, перчатки или женского белья. Приятно было наблюдать, как красное медленно сходит с материи и та опять становится чистой, без всякого намека на пятна, замаравшие белый цвет.

От мамы в молодости сохранилась всего одна фотография. Бабушка была не из тех, кто запечатлевал память детства. Гейб нашел фото между страницами старой книги о стрекозах и спрятал его в коробке, которую выпилил из кедрового бруса. Помню, я мельком увидела то фото, когда ребенком рыскала в мастерской.

Фотокарточка пожелтела и растрескалась по краям; Вивиан на ней – еще девушка Джека, а Гейбу только предстоит явиться к нам на порог. Собственно, на фото Вивиан и Джек. Ее рот широко раскрыт, она смеется, а Джек смотрит так, что всем очевидно: он по-настоящему любит Вивиан.

Гейб часто сравнивал смеющуюся на фото Вивиан с той Вивиан, что находила утешение в стирке, чашках чая и домашних делах, с Вивиан, что провела последние пятнадцать лет в ожидании Джека. Как так получилось, что боль, которую она несла в себе, не сбила ее с ног, он не понял; а оттого, что не сбила, любил ее лишь неудержимее.

Пришлось Гейбу несколько раз наведаться к библиотекарю начальной школы и сходить в зоопарк на холме, чтобы выяснить, какую именно летучую мышь он поймал. Это была маленькая бурая Myotis[52]. Притом бойкая. Как только Гейб запускал руку в клетку в попытке получше разглядеть ее крылья, летучая мышь кусала его за кончики пальцев. С Генри у нее проблем не было: оказывая ему полное доверие, она ела крошечных кузнечиков и комариков прямо у него из рук. Со временем Генри даже добился, чтобы летучая мышь забиралась на его вытянутый палец. Там она и засыпала кверху ногами, и Гейб наконец мог спокойно расправить ее крылья и рассмотреть плечевую и пястную кости.

На сооружение следующей пары крыльев ушло несколько недель. Основываясь на костной системе летучей мыши, Гейб смастерил рамы крыльев из дуба – дерева не легковесного, но гибкого. На рамы он натянул старое полотно. И вновь мамины сны наполняли стук молотка и «вжиканье» пилы.

Когда крылья были готовы, Гейб понес их на крышу мастерской. Он посмотрел вниз: Генри сидел, опираясь спиной на передние лапы Труве, летучая мышь свисала с большого пальца его левой руки. Гейбу показалось, что Генри делает ему знак неодобрения, опустив вниз свой увеличившийся в размерах большой палец.

Гейб просунул руки в длинные «карманы», нашитые на материю крыльев. Шагнул к краю крыши. Вечерело, но ему была видна почти вся округа: свет в домах соседей сиял, как сигнальные огни маяка. У него был порыв прыгнуть, но, трезво рассудив, Гейб распростер руки в стороны и перегнулся через край в идеальном лебедином прыжке. До этого он долго тренировался выполнять взмахи, добиваясь безукоризненного подражания хлопанью крыльев утки, чайки, американского бурого пеликана. В этот раз ему понадобилось взмахнуть лишь раз, ветер подхватил его под крылья – и он полетел.

Он полетел!

На самом деле он не летел. Он планировал, всего лишь планировал, пока, к своему большому разочарованию, его не остановил куст сирени у подножия холма.

Это было суровое приземление, и куст от него потом так и не оправился. К сожалению, крылья тоже погибли. На полотне с одной стороны появился разрез, а рама сломалась. Гейб, что удивительно, не пострадал.

Генри стряхнул летучую мышь с пальца и махал ей, пока та не исчезла в ночи.

Гейб поковылял в дом, волоча за собой обрывки ткани и обломки дуба.

Увидев весь этот хлам на кухонном полу, Вивиан выгнула бровь.

– Какая это по счету неудачная попытка? – поинтересовалась она.

– Четвертая, – признался он. – Все дело в перьях, Виви. Не могу смоделировать перья.

– Да, проблема, ничего не скажешь, – недобро заметила она.

Гейб не обращал внимания.

Вивиан вздохнула.

– Не знаю, что хуже: думать, что сработают твои, или надеяться, что ее.

Гейб пристально посмотрел на Вивиан.

– Почему ты не даешь мне помочь ей?

Тут мама не выдержала.

– Потому что это глупо, Гейб! – рявкнула она. – Глупо и подло уверять ребенка в том, что она может летать! Потому что, когда она поймет, что летать не может… это разобьет ее сердце. Молчу уже о переломанных костях.