Светлая печаль Авы Лавендер - [49]

В своих грезах я всегда представляла себя обычной девушкой.

Чем сильнее становилась моя страстная влюбленность, тем горше я оплакивала возможную потерю той жизни, о которой мечтала. Она была слишком прекрасной, слишком продуманной и желанной, чтобы ее потерять. Я перестала спать. Перестала есть. С крыльев облетели перья.

Еженощные побеги приостановились в середине мая, когда страсть совсем выбила меня из колеи: у меня началась лихорадка, я заболела. Вставала с постели разве что в туалет и то с чьей-нибудь помощью. Мама всю неделю только и делала, что накрывала мое дрожащее тело одеялами и разогревала куриный суп: он был таким горячим, что лицо у нее краснело, когда она наклонялась над кастрюлей.

Я никогда так сильно не болела. Даже в моменты бодрствования мне являлись кошмары, в которых младенцы превращались в окровавленные останки зверей, и галлюцинации, в которых ночное небо падало в горящий океан.

Однажды ночью – дело было на Троицу – я резко села на постели: волосы прилипли ко лбу, перья влажные от пота.

У окна, спиной ко мне, стояла девочка. Кружева, которыми было отделано ее старомодное белое платье, болтались сзади, грязные и рваные. Черные волосы, спутанные в колтуны, ниспадали на спину. Она повернулась ко мне, и через ее затылок я увидела, как ярко сияют звезды.

Поманив меня за собой, она ступила сквозь стену.

Сбросив одеяла, я доковыляла до окна и выглянула на улицу. Она ждала меня в траве, ее призрачный силуэт отдавал серебром в лунном свете. Недолго думая, я схватила свою зеленую накидку, вылезла в окно и по голым веткам вишневого дерева спустилась во двор.

Дождей по-прежнему не было. Трава была бурая, сухая; она хрустела под ногами. Вода в заливе стояла так низко, что местные подростки переходили его пешком, включая девчонок – у тех даже подолы юбок не намокали.

Следом за призраком я добралась до лютеранской церкви и через тяжелые двойные двери вошла внутрь. К Троице церковь украсили красными занавесками и корзинками хризантем из красного шелка. Свежие цветы не росли уже несколько месяцев. Это была первая полночная служба на день Святой Троицы, когда в дверях не скапливались беспощадные лужицы, готовые сломать бедро или таз. Даже старушки оставили дождевики дома. С потолка мягко струились красные полотнища. Кто-то приготовил сахарное печенье с добавлением пищевого красителя, только оно казалось скорее оранжевым, чем красным. Когда я вошла, прихожане общались в предхрамии, держа тарелки с оранжевым печеньем. Я сбросила накидку на пол, и при виде моих оголенных крыльев все тут же умолкли.

Черноглазое привидение повело меня в святилище, где начальник служителей алтаря, Натаниэль Сорроуз, убирал неосвященные облатки и остатки вина в ризницу.

Он обернулся и, увидев мои обнаженные крылья, побледнел. Не знаю зачем, но я упала на колени, подняла голову и открыла рот. Мгновение он не двигался – возможно, пораженный близостью бутона моих губ. Потом взял тонкую, как бумага, облатку и поднес к моему рту. Я вытянула шею и коснулась ее языком.

Странное розовое пламя, вспыхнув, вырвалось из моих раскрытых губ. Прихожане, стоявшие у дверей в средний храм, ахнули в унисон.

Пламя все еще танцевало у меня на языке, когда Натаниэль, овладев собой, выронил из опаленных пальцев пылающую просвиру. Он затоптал огонь, увековечив это происшествие черным пятном на ковровом покрытии. Я моргнула, будто выходя из транса, поднялась на ноги и поковыляла прочь из церкви.

Следующее мгновение стало у Кардиген Купер самым ярким воспоминанием за всю ее жизнь. Она шла к водохранилищу на встречу с Джеремайей Флэннери, когда проходила мимо церкви и увидела меня, бредущую в зеленой накидке в храм по каменной церковной дорожке. Она знала о моей болезни. Сгорая от любопытства, она последовала за мной и всю сцену наблюдала из задней части церкви. Я промчалась мимо нее, когда убегала из среднего храма. Кардиген схватила накидку, которую я бросила у дверей, и кинулась за мной. Мы добежали до моего дома на холме в Вершинном переулке и там повалились на землю, повернув к небу раскрасневшиеся лица. Наше дыхание клубилось влажными облачками на фоне звезд.

Кардиген повернулась ко мне.

– Черт возьми, подруга, что это было?

Но помимо нас здесь стояло черноволосое видение в изношенном белом платье. Она приложила к губам призрачный палец, улыбнулась мне потусторонней улыбкой и растворилась в ночи.

– Сама не знаю, – прислонившись горящей щекой к траве, выдохнула я.

К июню на ежевечерних сборищах у водохранилища меня уже узнавали. И хотя я всегда была в накидке, мой первый выход и демонстрация крыльев свое дело сделали. А тут еще и появление в церкви в лихорадочном состоянии. На меня глазели и даже показывали пальцем: «Смотри! Вон она!»

Я хмурилась, безуспешно стараясь не обращать внимания на эти перешептывания.

– З-забудь о них, – сказал Роуи. – Не важно, что они д-думают.

– Для тебя-то не важно, – пробормотала в ответ я.

Мгновение он удерживал мой взгляд. Я залилась густым розовым румянцем, вспомнив, какой мягкой казалась его шерстяная куртка на моей щеке в тот первый вечер на водохранилище. На долю секунды я сравнила то ощущение с чувствами, которые у меня вызывали мысли о Натаниэле Сорроузе. Я подумала о жизни, которую создала для нас: коктейли, собака Нудл. Но то – иллюзия, мнимая мечта, а Роуи был рядом. Я могла дотронуться до него, а он – до меня. Стоило мне только подумать о том, как бы я хотела почувствовать тепло его ладони, наши сплетенные пальцы, – и мурашки бежали по спине. В этом была разница между слепой страстью и?..