Свет небесный - [5]

посиневший небосклон.

* * *

Обтёсана

морозной, звонкой стынью,

стоит зима, очистив небосклон

над городом,

похожим на пустыню,

лишь слышен чуть

трамваев сонных звон.

И холодом небесным

дышат звёзды,

дырявя полог

неподвижной тьмы.

И у прохожих —

торопливых, поздних —

поскрипывают тёплые пимы.

Но мы не слышим,

как в немом сияньу(?е,и)

само собой

свершается в тиши

подспудное и древнее

слиянье

Земли и Неба, Тела и Души...

* * *

Удивительно, — зимнее поле

дразнит привкусом хлебушка с солью,

хоть в глазах лишь пустыня безбрежная —

голубая, лиловая, снежная...

Говорят, что ни поле — былинное,

даже если оно не целинное.

Здесь шофёры настырны и ловки,

но в метелях побольше сноровки.

Ветер рвёт пряди снежные в клочья,

он — хозяин, разгневанный, в поле.

А увязнешь в снегах среди ночи —

верь удаче, надежде и воле.

Отнесись философски к заминке,

без истерик, как путник бывалый...

Поутру — ни следа, ни ветринки,

лишь сугробы, что как перевалы.

* * *

В небе утреннем —

синь-синева,

Солнце плавает —

жаркая глыба,

самолёт —

как крылатая рыба,

и густых облаков

острова...

И, сомненьем судьбу

не дразня,

всем поклонникам

Аэрофлота

пожелаю

счастливого взлёта,

после — мягкой посадки,

друзья!

Стюардесса,

наш взгляд веселя,

улыбнётся,

как праздник, средь буден...

Пусть нам всем

общежитием будет,

доброй точкой опоры

Земля!

* * *

Внезапно, как синь незабудок,

всплеснётся любовь по весне.

И думы, как трели побудок,

царапнут аж по сердцу мне.

Ведь высказал с болью немало

упрёков тебе и обид.

Но сердце, увы, не желало

поверить, что напрочь забыт...

Мгновений желанных и ярких,

наверно, уж быть не должно...

но светом от глаз твоих жарких

дыханье моё зажжено.

Сединки снежинками тают,

надежды спешат налегке:

когда наша встреча? — гадаю, —

в каком потайном уголке?..

Взлетят ли лукаво ресницы,

о чём твои скажут уста...

Любовь не имеет границы

и возраста, если чиста.

СЧАСТЛИВОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Проснулся поутру,

как в сказке:

всё небо —

в пламенной заре,

анютины смеются глазки,

и пёс зевает в конуре.

Всё в белом —

вишни у беседки

невестами столпились и

ко мне

протягивают ветки,

влекут в объятия свои.

Твоею

опьянён красою,

как вечным солнышком в окне.

И столько света надо мною,

что сам,

как парус на волне...

* * *

Вот пекло первое в июне,

изнемогли дома, дворы,

и дети распустили нюни —

неймётся нежным от жары.

Всё замерло, как в наважденье;

замедлен шаг, замедлен жест...

В дремоту впал, прервав круженье,

петух, взлетевший на насест.

И долог путь ещё до ночи —

до звёздной тихой темноты.

И нет у знойной пыли мочи

под ветром уползти в кусты.

Но пробил час на переломе

дня, прокалённого насквозь, —

тревога в отдалённом громе,

зарницей небо занялось.

Стрижи и ласточки взметнулись,

и ветер сена стог терзал.

Все, осознав себя, проснулись —

предгрозье, молния, сигнал...

* * *

Июльский день... Ольшаник... Торф...

И кладбище во власти солнца...

Здесь похоронен Бенкендорф —

в болотистой земле эстонца...

На слово местный житель скуп.

Завяли травы на опушке...

А дальше — Лукоморье, дуб,

златая цепь и юный Пушкин...

* * *

К счастью будней

мчимся дружно, скоры...

И на этой светлой полосе

радостей не замечаем горы,

кочку же —

мы замечаем все.

Кочка и гора...

Кто склонен к спору?..

Кочку скроют листопад и снег.

Спотыкается, однако,

не о гору,

а о кочку часто человек...

* * *

Субботний день... Уныние...

И летний душный зной...

Но, кажется, отныне я

обрёл души покой.

Нашёл себе отдушину —

стихами окрылён...

и Александру Пушкину

нижайший мой поклон.

В стихах его сверкающих

мысль льётся, как ручей...

Он — друг всех созидающих,

враг лютый — палачей.

И звонкие созвучия

полны его тепла, —

глубинные, зовущие

на поиски добра...

* * *

И клевер в соку, и жара,

как в доледниковый период...

И вечен я, — рыцарь пера, —

вот главный мой жизненный вывод.

Веками продлятся года,

я опыт бессмертья усвою, —

останусь с тобой навсегда,

пусть даже одетый листвою.

Не сбавлю своих скоростей,

мечты не предам сокровенной.

Рассеяв кометы страстей,

останусь частицей Вселенной.

Останусь дерзать и любить —

то весел, то хмур, то беспечен.

Могло бы меня и не быть,

но если я есть — бесконечен...

* * *

Просвеченные солнцем воды,

малина около плетней...

Под зноем млеют огороды,

причалив к золоту полей, —

сплошной стеной стоит пшеница,

качается, как гладь реки,

вот-вот от зноя задымится,

и в ней синеют васильки.

Здесь,

в духоте ночей коротких,

стекает марево в луга;

плывут, как сказочные лодки,

в туман высокие стога.

И озеро Силач

на диво

мне видится не силачом —

играется миролюбиво,

волной касаясь, как плечом...

А рядом...

словно море, вздыблен,

шумит взъярённый Укагач,

но хорошо, что он зарыблен —

не будут волны бегать вскачь...

Я вижу всё

и чутко слышу,

как жизнь по-разному течёт, —

и мысль моя взлетает выше,

пронзая звёздный небосвод.

* * *

Вершина лета...

Пароход...

В цветах увязшие поляны...

В зеркальных водах — небосвод:

белесый, синий и румяный.

Гудок —

точно удар под дых

на ринге, где вас ждёт награда.

На сочных травах —

луговых

пасётся племенное стадо.

Притихла как бы речка Сясь —

нет ни волны на ней,

ни зыби.

Здесь чайки стаями, резвясь,

бросают вызов мелкой рыбе.

Сплошной стеной стоит лесок, —

но это издали он низок,

на самом деле —