Свет мой - [15]
— Димка! — на заборе повис Гришка. Легок же на помине! — Работаешь? Давай помогу. Я самый лучший в мире дворник!
— Опять в школу не пошел? — Я охотно отдаю ему лопату.
— Марь Вановна заболела. Грудная жаба у нее.
— Жаба?!
— Ага. Здоровая! — Гришка лопату втыкает в сугроб и показывает руками, будто сам видел. — Чуть не задушила Марь Вановну. Ка-ак прыгнет ей на грудь!
— Что ты врешь, Гришка! — сержусь я. — Зимой какие жабы?
Гришка трет варежкой свой задиристый нос. Брови у него рыжие, будто две собаки лохматые. Насупился-то как…
— Жаба у Марь Вановны в груди сидит. Не веришь? Стало быть, летом заскочила. Теперь ее душит, Марь Вановна умереть может… — он подходит вплотную ко мне и шепотом сообщает невероятное: — Вчера Марь Вановна мне две пятерки поставила.
— Врешь! — это известие удивило меня больше, чем рассказ о жабе. Гришка, всем известно, самый матерый двоечник. Он весь в двойках, как в репьях. С горем пополам во второй класс перешел.
— Провалиться мне сейчас! На луну упасть! Крысой дохлой буду! — клянется Гришка самой нашей крепкой клятвой.
— Надо к бабке Усте сходить. Она эту жабу болотную быстро на мороз выгонит. Пойдешь?
Страшно. Но признаться в этом стыдно.
— Пойдешь? — напирает Гришка. — Во́рона посмотрим. Книгу старинную у нее почитаем. В этой книге каждого человека судьба написана. Узнаем… Может, ты маршалом будешь…
— А ты летчиком? — усмехаюсь я.
— Не пойдешь, значит, — Гришка далеко в снег забрасывает мою лопату. — Эх, ты! Друг называется… Испугался, струсил, сдрейфил. — Гришка презрительно сплевывает мне под ноги. — С таким в разведку ходить — только портки стирать…
— А вдруг она нас заколдует? Забыл про бородавку…
— Тебя в мышку превратит, а меня — в кота! Вот я тебя без соли съем! Ам! — запрокинув голову, хохочет Гришка. За это я его уважаю: отходчив он сердцем и зла на душе долго не держит.
— Когда идти-то? Может, завтра? Я еще по арифметике не делал…
— Айда сейчас! — хватает меня за рукав Гришка. — Я тебе потом помогу уроки сделать.
Помощник нашелся! Тоже мне… Две пятерки нечаянно получил, так уже и запомошничал…
Мы идем широкой улицей, утопая в снегу, идем на край деревни, где в маленькой избушке живет бабка Устя. Во дворе ее ходит коза, та самая… Мы — в калитку, она — голову к земле: целит рогами на меня.
— Мила, Мила, — заискивающе зовет ее Гришка, — Мила, Мила, — протягивает он ей пустую ладонь.
— Гриш, а зачем козе борода? — в такие минуты у меня как-то сами собой выскакивают глупые вопросы.
— Баба Устя! — кричит громко Гришка. — Баба Устинья!
Заскрипела, завизжала дверь избы, и на пороге появляется бабка Устя: с клюкой в руке, в длинном черном платье, высокая, строгая, глаза сощурены от света снегов.
— Здравствуйте, бабушка! — прячусь я за Гришкину спину.
— Здравствуйте, баба Устинья. Это я, Гриша Верзилин, — Гришка даже с головы шапку снял.
— А-а-а! Григорий… — голос у бабки, что у двери, простуженный деревянный. — А эт чей малец будет? — она тычет черным длинным пальцем в мою сторону.
— Теть Насти Сухаревой… Димкой зовут.
— Милка! — грозит козе бабка Устя. — Пошла в стойку! Кому говорено?!
Милка, недовольно мотнув головой, надменно зыркнув полосатыми глазами, убегает за избу.
— Как собака. Никого во двор не пропустит, — улыбается бабка Устя. Глаза у нее хорошие и улыбка добрая.
В избе чисто, прибрано. Все обычно, как и у нас. Не похоже, что тут ведунья-колдунья живет. Ни черепов, ни хвостов… Правда, по углам и над печью пучки разной травы и от этого — в избе легкий летний дух.
— По делу али так зашли? — бабка Устя пододвигает нам скамейку. — Садитесь, в ногах правды нет.
— По делу, — солидно, баском отвечает Гришка.
— Разговор, значит, долгой будет… — Баба Устя накидывает на плечи телогрейку. — Ну, посидите пока, погрейтесь, а я — сбегаю Милку подою, молочком вас угощу. Сладкое молочко-то козье!
Баба Устя — без клюки, точно утица ходит: вперевалку — поплыла из избы на улицу. Вот мы и одни. А где ворон? Федор Иванович… Где толстенная книга?
— Смотри! — тычет пальцем в красный угол избы Гришка. — Вишь, портрет!
Нашел чему удивляться! В каждой избе полно портретов и рамок с фотографиями.
— Сын ейный! Кавалерист! Погиб в войне…
На большой фотографии — молодой и красивый парень в лихо сдвинутой кубанке, чубатый и усатый, улыбчивый…
— Чего, воробыши, притихли? Сомлели в тепле-то? — появляется неожиданно баба Устя. В голосе ее уже нет привычного скрипа, и меня не пугает ее черное лицо, седые космы, крючковатый нос.
— Баба Устя! — насмеливаюсь я. — А где ваша ворона?
— Сам ты ворона! — подскакивает Гришка.
— Ворон-то? — не удивляется моему вопросу баба Устя. — Улетел, милый. Улетел, — машет она рукой.
— Совсем?! — привстаем мы с лавки.
— Зачем. У него дела. — Баба Устя спокойно процеживает молоко в литровую банку и чему-то улыбается.
— Какие?! — Гришка незаметно подмигивает мне: мел, держи ухо востро.
— На свадьбу улетел, — улыбается бабка Устя.
— На свадьбу?!
Еще немного — и мы дадим стрекача из бабкиной избы.
— Полетел Федор Иванович, — бабка Устя наливает нам по кружке молока, — в Брянские леса: брат у него там женится. Подарок понес… невесте — нитку жемчужную, жениху — колечко веселое. На пальце повернешь колечко — песни-песенки округ тебя заиграют, два раза повернешь — сам плясать пойдешь, три раза — веселее тебя в мире не будет. — Бабка Устя ставит на стол сковороду, полную блинов. Как ни соблазнительны румяные блинчики, но тут и мармелад-шоколад в рот не полезет.
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Очередная книга издательского цикла, знакомящая читателей с творчеством молодых прозаиков.
Новая книга издательского цикла сборников, включающих произведения начинающих.
Оренбуржец Владимир Шабанов и Сергей Поляков из Верхнего Уфалея — молодые южноуральские прозаики — рассказывают о жизни, труде и духовных поисках нашего современника.
Очередная книга издательского цикла, знакомящая читателей с творчеством молодых прозаиков.