Сумерки - [28]
— Так. А сколько там комнат?
— Всего четыре.
— Ничего, сойдет. А дорого?
— Где ты видел, чтобы у еврея было что-нибудь дешево?
— Не видел. А как насчет других условий?
— Все, как сказано.
— Хорошо, согласен.
Он поднялся и подал Моисе руку.
— Как только уладишь, дай мне знать. И, пожалуйста, не тяни. Поторопись.
— А что я с этого буду иметь?
Ливиу приостановился в дверях и улыбнулся. Он все время ждал этого вопроса, а Моисе хитрил и медлил.
— Как всегда — дружбу. Хотя ты и бедный еврей, но денег от меня не дождешься.
— О-ля-ля! Тебе повезло, Ливиу, что я тебя люблю. Ладно, отказываюсь от денег, дружба тоже неплохое приобретение.
От Шлезингера Ливиу направился в кафе «Бульвар» выпить чашечку кофе и, как водится, встретил здесь приятелей. От них он узнал подробности готовящейся акции против евреев и некоторых других групп населения. Эта расплывчатая формулировка вызвала у него беспокойство.
— Что значит «другие группы»? — спросил Ливиу.
За соседним столиком попивал коктейль полицейский комиссар Пырыяну. Прервав на миг свое самозабвенное занятие, он соизволил обронить одно-единственное слово, призванное внести ясность в разговор.
— Франкмасоны.
Слово не только не внесло ясности, но навело еще пущий туман.
— А как узнать — кто масон, а кто — нет? — спросил Ливиу.
Пырыяну снисходительно улыбнулся, оглядел присутствующих, как бы призывая их в свидетели того, с какими наивными людьми ему приходится иметь дело.
— Узнать нетрудно. И так уже все известно.
— Так кто же масон. Назови хоть одного…
— Например, Дука[16] был масоном…
— Ах, Дука! И как вы это вычислили? Может, и я масон?..
Все слушали разинув рот: когда Ливиу затевает разговор, никогда не угадать, куда он повернется. Пырыяну рассмеялся.
— Вероятно, и ты тоже. Поосторожней со своими жидовскими дружками. Недолго и на неприятность нарваться…
— Ясно. Это ты, как представитель, или по-дружески?..
— Хе-хе-хе… Ах, Ливиу! Прощупываешь почву? Хочешь знать, откуда ветер дует? Так слушай, приятель, мое дело десятое…
— Ах, вот как?..
— Да, так. Я офицер, с меня спрос такой: не думать, а выполнять приказ.
Ливиу был все время серьезен, тут он впервые улыбнулся.
— Хорошо ты устроился, Пырыяну. Но любопытно узнать, мозги ты оставляешь дома, в коробочке, когда идешь выполнять приказ?
Грянул общий смех. Комиссар смеялся вместе со всеми.
На улице Ливиу купил пирожки с мясом и брынзой и букетик подснежников у цыганки. Тащиться со всем этим по проспекту не хотелось, — он взял такси.
Дома он пообедал, почитал про Шерлока Холмса и, собравшись с духом, решился пойти поговорить с отцом. Как ни забавно, он волновался, как школьник, вернувшийся поздно домой; он зашел в ванную, причесался, надел свежую сорочку, галстук.
Отец ждал его в кабинете, сидя за громадным письменным столом из мореного дуба. Ливиу сел напротив в кресло. Север был важен и печален.
— Я слушаю, отец.
— Дорогой Ливиу, мне очень прискорбно видеть, как вы относитесь к нам.
— Дорогой отец, я думаю, мы значительно упростим себе задачу, если исключим из списка тебя и меня. Мама во многом виновата сама.
— Не говори так о матери.
— Я думаю, мы хотим во всем разобраться. Я вовсе не оправдываю Марилену, но ее можно понять. Она молода, ей хочется быть у себя хозяйкой и жить свободно. Ей претят опека и надзор. Вот в чем дело.
Он волновался и хотел закурить.
— Нет, нет, ты же знаешь, я не переношу табачной вони.
— Извини.
— Какой хозяйкой! Вы и дома-то не бываете, шляетесь по ресторанам до поздней ночи. А ребенок брошен на руки чужой женщине.
— Не об этом речь, отец. Мы не маленькие и живем так, как считаем нужным. Мы же не указываем, кому как жить… Боюсь, нам не договориться… — он остановился, перевел дыхание и произнес: — Мы решили жить самостоятельно. Я уже подыскал квартиру.
Печальные глаза Севера погрустнели еще больше, он весь сразу как-то сник, сгорбился. Уперся лбом в ладонь, запустив длинные пальцы в седые волнистые волосы.
— И где же? — спросил он немного погодя спокойным ровным голосом, и Ливиу понял, что старик смирился.
— У Гринфельда.
— Променяли родной дом на жидовский?
— При чем тут национальность?
Север не ответил.
— Для мамы это будет удар.
На этот раз промолчал Ливиу.
Север медленно поднялся, отпер шкафчик и достал оттуда толстую конторскую книгу в твердом переплете.
— Прочитай, пожалуйста, — предложил он, раскрыв тетрадь на первой странице.
Ливиу знал эту запись наизусть, но, чтобы не обидеть старика, сделал вид, что внимательно читает.
«Начиная новую книгу записей по моей адвокатской практике, я намерен трудиться с усердием и рвением, с каким начинал свое поприще 20 лет назад.
Желаю и моему преемнику с таким же усердием и рвением продолжать успешно начатую мной работу по унификации нашего законодательства и создания точной терминологии на родном языке для блага всей румынской юриспруденции.
1 января 1927 года.
Д-р Север Молдовану,
адвокат-депутат».
Ливиу посмотрел на стоящего рядом отца.
— Мои надежды, — произнес старик, — увы, не оправдались. Ты не смог продолжить начатое мной дело.
— Боюсь, что так, отец. У меня не лежит душа к юриспруденции… По натуре я скорее художник, хотя и напрочь лишенный таланта. Очевидно, мне суждено остаться незаметным, скромным человеком.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.