Сумерки - [27]
Контора Шлезингера находилась недалеко от Дворца Правосудия. Ливиу свернул на нужную улицу, и тут его окликнули:
— Коллега!
Его нагонял запыхавшийся Беша. Они обменялись рукопожатием.
— Слушайте, уважаемый коллега, не возьмете ли вы на себя защиту Попеску-Мэрджиняну?
Ливиу наморщил лоб, припоминая.
— Напомните.
— Коммунисты…
— А вы почему не беретесь?
Беша испуганно оглянулся и прошептал на ухо Ливиу:
— Чтобы мне в один прекрасный вечер воткнули нож в брюхо? Благодарю покорно. Легионеры такое не прощают…
— Но и мне такое не улыбается, господин Беша! — и тут же с напускной серьезностью Ливиу добавил: — Впрочем, я бы взялся, но, занимаясь такими делами, я боюсь, как бы самому не стать коммунистом, а времена совсем неподходящие…
Беша вытаращил глаза от изумления, потом расхохотался во всю мочь.
— Ха-ха-ха! Шутник! Ха-ха-ха! Здорово! — он восхищенно ткнул Ливиу кулачком в плечо. — Вы неподражаемы! Ха-ха-ха! Обязательно расскажу на коллегии. Ха-ха-ха!
«Рассказывай, рассказывай, — подумал Ливиу. — Кто найдет это смешным, кроме таких ослов, как ты». Когда-то Ливиу предложил Беше одну защиту: дело не политическое, но не менее пакостное. Теперь Беша, по-видимому, нашел повод сквитаться. Дело коммунистов! Вот мошенник! Интересно знать, выиграл ли он тот процесс? Ливиу про него и думать забыл. Но Беша пройдоха, наверняка выиграл…
— А как прошла та защита?
Беша все еще хохотал.
— Какая?
— Кажется, Мэркулеску… экспорт свеклы…
Новый взрыв хохота.
— Ох-хо-хо! Колоссальное дело! Вот это был процесс! Я вам обязан.
— Наверно, вам пришлось туго? Что-то там было нечисто.
— Да, да, вы правы, коллега. Дело было с душком, с душком!.. Но что поделаешь? — тут он остановился, и Ливиу пришлось невольно тоже остановиться. Беша заговорил драматическим шепотом. — Я беден. Так беден, что почти голодаю, поверите, коллега? Очень, очень беден… — прочувствованно заключил он и, заложив руки за спину и опустив глаза, зашагал дальше.
Ливиу улыбнулся. Он знал, что у Беши счет в банке на несколько миллионов, что тот недавно купил участок под виллу возле самого фешенебельного курорта, что ему только что досталось большое тещино наследство.
На углу расстались. Ливиу посмотрел ему вслед: кривоногий Беша шел, переваливаясь с боку на бок, как утка, и его розовый затылок то и дело показывался над воротником пальто из добротного английского сукна. Злые языки поговаривали, будто у Беши все шкафы забиты рулонами ткани.
Ливиу остановился у двери с высоким окошком и латунной ручкой в стиле барокко. После весеннего пьянящего воздуха в нос ударил тяжелый дух книжной пыли. В сумрачной комнате Ливиу едва разглядел маленького лысого Шлезингера, который увязывал на полу внушительную стопку папок.
При виде Ливиу тот оставил свое занятие, разогнулся.
— Хорошо, что ты пришел, — сказал он. — Посмотри на бедного еврея Моисе Шлезингера. Делам моим капут.
Только сейчас Ливиу заметил царящий вокруг беспорядок: на столе и на полу обрывки бумаг, всюду грязь, шкафы опечатаны, а всегда искрящийся весельем Моисе растерян и подавлен.
— Что случилось?
Моисе, не отвечая, уселся на край заляпанного чернилами крашеного стола и закурил трубку. Ливиу тоже закурил.
— Садись, Ливиу, — помолчав, проговорил он. — Мою контору закрыли…
— Как закрыли? Кто?
— Закрыли, и все. А — кто? Спрашивать смешно. Мне запретили заниматься моим делом…
Действительно, смешно было спрашивать… Значит, началось… Жизнь усложняется. И с квартирой дело стопорится… Чем же им мешал бедняга Моисе? Чем же он теперь будет заниматься?
— Что ты собираешься делать? — спросил он.
— Сначала выкурю трубку с тобой за компанию. Потом взвалю на плечи мешок и в дождь, снег и зной пойду бродить по дорогам торговать перьями, как делали мои деды и прадеды: «Перья-а-а! Перья-а-а!»
Ливиу рассмеялся.
— Моисе, дорогой, я тебе очень сочувствую. Это ужасное свинство, но, надеюсь, перьями тебе торговать не придется. Ты же не бросишь своего занятия?..
— Мне запретили, понимаешь?
— Неужели ты не сможешь заниматься тихонько, без вывески? Никогда этому не поверю.
— Я и сам так решил, но хотел от тебя скрыть.
Оба рассмеялись. Они дружили со школьной скамьи, да и сидели за одной партой и полностью доверяли друг другу.
— Ну, таким ты мне больше нравишься. А то я чуть было не поверил в торговлю перьями…
— На всякий случай мешком я запасся…
— Спрячь его подальше. Вот тебе от меня первое дело: нужна квартира.
Моисе посерьезнел, уселся поудобнее на краю стола.
— Квартира?
— Да. Из четырех-пяти комнат. Светлая. Сухая. С удобствами, в центре…
— О-ля-ля! — так Моисе всегда выражал восторг. — А кому?
— Мне лично.
— О-ля-ля! — Моисе спрыгнул со стола и заходил по комнате, остановился, постучал трубкой по стене, вытряхивая пепел, и стал рассуждать вслух. — Такая красивая женщина, как твоя Марилена, должна враждовать со свекровью. Да, ты прав… Молодые — отдельно, старики — отдельно, и в семье наступит мир и любовь на все сто… — он остановился напротив Ливиу, неторопливо стал набивать трубку. — Я правильно понял?.. Есть у меня на примете роскошная квартира. Первый класс! Люкс!.. У Гринфельда!..
У Гринфельда особняк под стать северовскому и расположен ближе к центру, как раз напротив кафе «Бульвар». Ливиу на такое и не рассчитывал, все же он помедлил с ответом, раздумывая.
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.