Судьба драконов в послевоенной галактике - [39]

– Вообще, – сказал человек со стеком, – вопрос ваш верен и выдает (как пишут в старинных книгах) ум дельный и основательный. В общем, принято считать, что дракон перестал летать еще до Джорджи, но есть некоторые основания полагать, что полеты прекратились при Джорджи…

– Мертвечиной обкормил, – пробормотал я.

– Да, не исключено… Отяжелел… Некоторые историки впрямую увязывают прекращение полетов старика с переходом его на несвежую пищу. Зато теперь он сделался разборчив в свежих продуктах. Только личный выбор. Только. Пару раз Джорджи подсовывал ему дурочек, проституток… – такое начиналось! Такие землетрясения и вулканы…

– Ага, – сообразил я, – значит, Джорджи – основатель орфеанумов?

– Да. Это вы угадали верно. Орфеанумы из сирот и брошенных девочек основывал он. Он же пытался что-то делать в… ну, мастерских, отдаленно напоминающих наши лаборатории. Историки называют Джорджи первым историческим деятелем планеты, до Джорджи были все же баснословные времена с летающим драконом и шастающей по земле нечистью. До Джорджи и русалки заплывали не только на юго-запад, и царевны могли прискакать в города, и прыгуны резвиться на полях…

– Великий человек, – сказал я иронически.

И человек со стеком заметил эту иронию.

– Сложный человек, – сказал он, – кто-то называет его великим, а кто-то добавляет: мистификатор, жулик. Джорджи уничтожил все хроники дракона.

Я остановился:

– Для чего?

– Уу, – человек со стеком остановился тоже, – неизвестно. И причин может быть названо сколько угодно. Может быть, Джорджи хотел подчеркнуть, что теперь начинается новая эпоха, то, что было до этой эры, – мрак, баснословие, мифы и бесписьменность, кромешный сказочный ужас с драконом в небе, жабами размером в лошадь на улицах и площадях городов, русалками в городских реках, – а ныне начинается нормальная, обычная жизнь… Если не будешь безобразить или если сам не захочешь, ни за что не узнаешь, что есть такие – драконы, царевны, русалки… Не нарывайся – и никто тебя в подземелье не впихнет…

– Может быть, – предположил я, – и до Джорджи было то же самое?

– Пойдемте, пойдемте, – позвал меня начальник школ. – Знаете, такие предположения тоже высказывались.

Мы пошли далее. Туннель становился шире. Я узнавал "родные" места. Здесь стояли шведские стенки, валялись маты. На одном из матов лежал, мирно посапывая, "борец". Я вспомнил Стаса и отвернулся.

– Мне кажется, – сказал я, – этот ваш Джорджи был большим мерзавцем.

– Во-первых, – усмехнулся человек со стеком, – почему "ваш"? Он такой же "ваш", как и "наш"… Во-вторых, прямо и мерзавец!

– Конечно, мерзавец, – твердо сказал я, – он умер в своей постели, а других посылал на смерть…

– Да, – посерьезнел начальник школ, – серьезный упрек, если бы Джорджи действительно умер в своей постели…

– Но вы же сказали, – удивился я, – что он в подземелье не совался и "вонючим" не стал?

– Не стал, – кивнул человек со стеком, – это точно. Просто-запросто совершенно неизвестно, что с ним в конце концов стало. Куда он делся?

– Как сквозь землю провалился, – усмехнулся я.

– Именно.

Мы подходили к троллейбусной остановке напротив нашей казармы.

Еще издали я заметил стоящего у остановки сержанта. Рядом с ним была пожилая полная женщина.

Мы подошли поближе, и я увидел две набитые доверху сумки, стоящие у ее ног. Пожилая женщина и сержант смотрели друг на друга и не заметили нас.

– Сержант! – окликнул Джонни начальник школ, – здравия желаю! Впрочем, не буду вам мешать.

Сержант обернулся, увидел начальника школ, покраснел и взял под козырек.

– Вольно, – махнул стеком начальник школ.

– Виноват, – забормотал сержант, – виноват, коллега начальник школ. Вот – мама приехала. Вот…

– А? – человек со стеком повернулся к пожилой женщине. – Так это ваша матушка? Скажите пожалуйста. Так вам поди и увольнительную нужно? – человек со стеком галантно поцеловал руку у пожилой женщины. – У вас – чудесный, чудесный сын. Вы знаете, из лучших наших сержантов. Прекрасно чувствует воспитанников, солдат…

Сержант переминался с ноги на ногу. Мама сержанта смущенно улыбалась.

Кто-то словно толкнул меня в бок, и я брякнул:

– Коллега сержант, воспитанник Тарас превратился в краба.

– Ой, – воскликнула мама сержанта и прикрыла рот руками.

Я увидел, как на лбу у сержанта выступил пот.

Человек со стеком искоса посмотрел на меня и укоризненно заметил:

– Воспитанник Джек, это формулируется несколько иначе, не так ли, коллега Джон?

– Так точно, – хриплым голосом доложился сержант, – воспитанник Тарас перешел на работу тренажером в особо опасном ярусе. Встречи и собеседования нежелательны.

– О, – одобрительно кивнул я, – стандартная, не лишенная романтической мужественности и канцелярской монументальности формулировка.

– Как это… крабом? – выговорила мама сержанта. – Что это… крабом?

– Позвольте, – изящно беря ее за локоток, сказал начальник школ, – я вам постараюсь объяснить, но для начала вопрос, небольшой вопросец: что для вас милее, любезнее, важнее – душа или тело?

– Душа! – не подумав, бухнула мама сержанта.

Сержант закусил нижнюю губу.

Я довольно громко сказал:

– Коллега сержант, разрешите пройти в карантин? Коллега начальник школ, разрешите заметить: ваш вопрос некорректен. Если отвлечься от этики, даже с логической стороны он требует уточнений… Например, что называть душой, а что телом? Можно ли речь считать душой? Можно ли физический образ человека, появляющийся в вашем сознании, в поле вашего зрения, считать телом?