Студенты последнего курса - [20]

— С легкими не в порядке. Затемнение.— Мать что-то умалчивала, скрывала от него.

— Палочки Коха в мокроте нашли,— объяснил по всем правилам медицины брат.

«Только этого нам еще не хватало»,— Русинович тя­жело вздохнул.

Начали ужинать. Мать принесла из кладовки бутылку самогона.

— Все берегу, думаю, Зося вернется...

Русинович сразу захмелел. Бедность и чернота дере­венской хаты не так уже била в глаза, потолок не казался теперь таким закопченным и низким. Он снова почувство­вал себя сыном этой хаты, своим человеком, а все то, чем он жил в городе, осталось там... Не скрывая волнения, он сказал, качая головой:

— Трудно нам будет... Отец и так чуть дышит, а тут еще эта болезнь.— Помолчал немного, спросил: — А что пишет Зося?

Мать пристально посмотрела на сына и, положив руки на колени, сказала:

— Я думаю, что со дня на день должна приехать... Она же больная. Неужели ее не отпустят? Ты же писал в Мо­скву, и она сама писала. Неужели там не обратят на это внимания, больного человека будут держать? Какой же из нее работник?

— Что ж, будем ждать, надеяться.

Мать заплакала.

— Ох, дети, дети, сколько с вами забот! И до самой могилы так будет.— Мать вытерла слезы уголком фарту­ка, посмотрела на сына и несмело спросила: — А как же ты, сынок, живешь? Может, женился уже, да нам не го­воришь?

Сын опустил глаза:

— Есть у меня одна девушка, не буду скрывать. Да что толку? Видно, у нас с ней ничего не получится...

— Что ты говоришь? — удивилась мать.— А кто же кого не хочет?

Сын усмехнулся:

— Не хочет... Трудно сказать, кто кого не хочет. Но одно ясно: мы разные люди. То, что нравится мне, не нра­вится ей, то, что ей приятно, мне противно. Мы часто спо­рим, ссоримся... Характеры разные, взгляды...

Мать слушала и недоверчиво крутила головой:

— Ты все про какие-то характеры говоришь. Никогда мы их не знали, и, может, лучше было. Как-то поладили б, если бы захотели. Ты же ведь не такой, как твой батька, умеешь и поговорить и знаешь, как себя по-городскому вести,— столько проучился. Гляди, сынок, если хорошая девушка, то не чурайся ее, не обходи. Или, может, ты хо­чешь обмануть ее, насмеяться? Боже тебя сохрани от такого греха!

Мать из доброй и заботливой вдруг стала суровой и жесткой.

Если бы не младший брат, может, и рассказал бы Ру­синович матери про то главное, что положило преграду между ним и Галей в тот новогодний вечер. Хотя... Он хорошо знал свою мать. Она осудила бы его, она стала бы на сторону Гали, хотя и не знала ее. Женщина всегда будет защищать женщину.

— Нет, мама, я не собираюсь ее обманывать... Да она и не такая, что даст себя в обиду... Просто мы чужие лю­ди, она порой не понимает меня, а я — ее. Возможно, потому, что она росла совсем в других условиях, не видела горя... Знаете, один наш студент женился, взял себе в жены городскую девушку. Он парень простой, открытый. Повез ее к своим родителям в деревню. Она приехала раз­малеванная, в перчатках, в туфельках на высоких каблу­ках, в черных очках, поглядела, как они живут, надула губы и сказала: «Ваня, собирайся, я тут не могу, тут, на­верное, полно блох». Ну и уехала. Каково тогда было родителям? А ему самому? Правда, я не думаю, что моя... знакомая такая же. Но все может быть...

Мать нахмурилась, задумалась, а потом снова вскинула глаза на старшего сына, начала говорить, видимо, о том, что давно накипело:

— Ты, сынок, рассказываешь, но, сдается мне, не все. Что-то скрываешь от нас... Все вы такие... Зося все таилась, никогда не говорила о своих секретах. А секреты до добра не доводят. Смотри! И младший у вас учится... Придет из школы — слова не скажет, как и что там у него. Ругают его или хвалят — мы не знаем. А как уж что по­допрет, как влезете в какое болото, тогда к родителям: помогайте, спасайте. А если бы сразу поделились, сказали, посоветовались,— может, и не было бы никакой беды. Умными очень себя считаете...

Мать говорила правду. Русинович оперся подбородком на руку, уставился в стол и молчал.

Спать легли поздно. От всех этих разговоров у Русиновича трещала голова... Он долго не мог заснуть.

...Потом пошли дни за днями. Брат ходил в школу мать хлопотала по хозяйству; управившись, лезла на печь погреться и подремать с часок, а Русинович, закрывшись в чистой половине хаты, писал дипломную.

В хате было холодно, он набрасывал на плечи отцов­ский полушубок, ходил по хате из угла в угол, обдумывал фразу или какую-нибудь мысль, потом, записав ее стоя, нагнувшись над столом, ходил снова. Мысль за мыслью, предложение за предложением ложились на бумагу. Когда уставала голова, выходил во двор, брал большую деревян­ную лопату, которой когда-то сажали хлеб в печь, и рас­чищал снег возле хлева и колодца. А то принимался резать сечку. Соломорезка была еще дедова, старая, но исправ­ная. С малых лет на маховом большом колесе он читал выпуклые латинские буквы: «Poland. Bracia Szapiro». Когда-то он понимал только одно слово: братья.

Еще он любил колоть дрова. За этой работой быстро можно согреться, размять мускулы.

Управившись с дровами, чинил загородку, поил корову, чистил хлев. Сначала, как только приехал, работы, кажет­ся, не было, а потом она будто сама лезла на глаза: то одно, то другое, и все нужно сделать, хотя в хате и числи­лось двое мужчин. Но что с них взять: один малый, другой старый, больной. А свежему глазу лучше видно, да и времени Русиновичу хватало, так как ходить никуда не хоте­лось. Как-то незаметно для себя отдалялся от тех людей, среди которых когда-то рос. Бывшие школьные друзья теперь заняты своими делами. Иногда, задумавшись, он жалел, что то, чем жил недавно, пять лет назад, на глазах становится прошлым, старые стежки зарастают травой, меняются интересы, вместо старых, казалось, до гроба верных друзей появляются новые, потому что, как понял он только сейчас, друг тот, с кем ты делаешь какое-то об­щее дело. А скоро, ох, как скоро весь налаженный за пять лет порядок разрушится, его ожидает новое и неизве­данное...