Студенты последнего курса - [19]

Галя молчала, добрая тихая улыбка не сходила с ее губ, а когда Русинович заглядывал девушке в глаза, она улыбалась ему ласково и открыто. Давно Русинович не видел ее такою...

— Ты в галстуке,— шепнула она тихо.

Русинович усмехнулся.

— Он тебе к лицу. Особенно к твоим усам...

— Не верю.— Он крепче прижал ее к себе.— Зачем ты пришла на нашу елку? — Он сделал ударение на слове «нашу».

— Мне захотелось увидеть тебя...

— Не верю.— Русинович покрутил головой,

— Поверь...

Оркестр перешел на бешеный темп, все танцоры, как заведенные, тоже заспешили,— это означало, что танец кончается. Действительно, музыка оборвалась, наступила непривычная тишина.. Русинович и Галя остановились у дверей, оба невольно взглянули на то меето, где недавно стоял летчик. Его там не было.

— Он что — улетел? — с намеком спросил Русинович.

— Пускай летит. Он мне надоел. Я не могла от него отвязаться.

— Пойдем в буфет,— предложил Русинович.

— Пойдем. Я хочу пить.

В буфете была большая очередь, но тут его выручила сама Галя:

— Долго ждать...

Они снова вышли в коридор.

— Пойдем к нам.

Русинович удивленно взглянул на нее, будто не узнавая.

— Что так смотришь?

— Не понимаю...

Они подошли к дверям в темную половину левого кры­ла, Галя достала ключ из сумочки и подала ему. Только теперь он понял, что в их общежитие можно проникнуть через эти двери, которые обычно бывают все время запер­тыми, так как они отгораживают учебное крыло от жи­лого.

Он тихо повернул ключ в замке, с каким-то незнако­мым чувством, почти со страхом пропустил ее вперед, по­том вошел, сам и запер дверь, Тут, за дверью, было тихо, даже мрачно, голоса с площадки едва проникали. Осто­рожно ступая, они пошли в конец коридора.

— Ты постой минутку, а я погляжу, есть ли кто.

Она отперла дверь, вошла в комнату. В верхнее стекло над дверью ударил свет.

Русинович с волнением ждал. Наконец Галя приоткры­ла дверь, высунула голову и шепнула:

— Заходи.

Русинович несмело переступил порог, тихо закрыл за собой дверь. В глаза бросилась необыкновенная белизна в комнате — от подушек до покрывал и дорожек на столе, тумбочках все было белое, как в больнице. Это не то, что в мужском общежитии. Только с одной кровати было снято покрывало, и на ней сидела Галя. Она успела сменить платье на яркий, цветастый халат.

— Потуши свет. — Русинович послушно щелкнул выключателем. — Запри дверь. — Русинович запер.

— Что еще? — спросил Русинович и не узнал своего голоса.

— Какой ты глупенький... Иди сюда...— Галя протя­гивала к нему руки.

ДОМАШНИЕ ЗАБОТЫ

Во втором полугодии пятикурсники уже не ходили на лекции, занятий больше не было. Все свободное время уходило на дипломные работы. Кто облюбовал себе тему давно, а кто выбирал полегче, чтобы было больше мате­риала, с которого можно «содрать».

В комнате № 77 один Рак сидел над темой, которую он «разрабатывал» каждый год в курсовых работах: «Ро­дительный падеж». Малец и Ярошка не давали ему житья с этим падежом, на что Рак отвечал презрительным мол­чанием.

Ярошка и Антонович писали курсовые о поэзии. Малец и Русинович — о прозе. Русинович избрал тему: «Андрей Лобановнч — представитель новой белорусской интелли­генции» — по роману Якуба Коласа.

У Русиновича был свой «стиль» работы. Прежде чем взяться за какую-нибудь тому, он читал похожий мате­риал, искал более или менее близкое к его теме, все это «переваривал», не делая никаких выписок и цитат, чтоб по попасть в плен чужой схемы, и только тогда уже брался за работу.

Теперь он не вылезал из библиотеки, перечитывал классиков, изучал материал, искал похожие проблемы в литературе других народов. Мало было времени, а мате­риала хватало — целые горы.

Русинович уже засел за дипломную работу, как вдруг получил письмо, что заболел отец и его положили в боль­ницу. Прихватив с собою книжку «На росстанях» и тол­стую тетрадь, Русинович поехал домой.

Выезжал утром, еще затемно, а домой добрался поздно ночью. Помесить снегу пришлось немало, да еще ветер бил в глаза.

Но вот и хутор, одинокий, занесенный снегом, с голым небольшим садом, с высоким явором под окнами хаты.

Первым почуяла его собака. Она сначала залаяла, как на чужого, а потом начала скулить от радости и рваться с цепи.

Как только Русинович подошел к ней, собака стала на задние лапы, лизнула ему языком щеку. Он вынул из кар­мана шинели кусок хлеба, специально припасенный для этой встречи.

Двери в сенях были не заперты: это означало, что до­машние еще не собираются спать. В темноте он сразу на­шел щеколду.

По стуку щеколды можно было понять, что идет свои человек. Брат и мать уже стояли у порога, ожидая гостя.

— Гриша, сыночек мой! — И мать кинулась сыну на шею.— А я думала, что это Зося. Слышим, собака залаяла, потом затихла, заскулила. В сенях человек не плутает, значит, свой... А это ты... Ну, слава богу, что приехал.

Мать начала хлопотать возле печи, нарезала на сково­роду сала, подожгла щепки в устье печи и поставила ско­вороду над огнем.

— Вот куры не несутся,— горевала она,— да и корова еще не отелилась. Берем молоко у соседей. Я его не пью, разве вот ему или отцу, когда был дома.

— А что с отцом? — Этот вопрос все время вертелся у него на языке. Отец его инвалид второй группы, у него было несколько болезней, вылечить которые в таком воз­расте не так легко.