Струны - [11]

Белую тронул постель, по полу, нежный, скользнул,

Тронул и книги мои на столе, и бумагу, и руку…

Стены ль милей белизной? Роза ль румянцем белей?

III. «В комнате милой моей и день я любить научаюсь…»

В комнате милой моей и день я любить научаюсь,

Сидя часы у стола за одиноким трудом,

Видя в окно – лишь сруб соседней избы, а за нею –

Небо – и зелень одну, зелень – и небо кругом.

Только мой мир и покой нарушали несносные мухи;

Их я врагами считал – злее полночных мышей;

Но – до поры и до времени: мыши-то вдруг расхрабрились,

Начали ночью и днем, не разбирая когда,

Быстрые, верткие, тихие – по полу бегать неслышно,

Голос порой подавать чуть не в ногах у меня.

Кончилось тем, что добрые люди жильца мне сыскали:

Черного Ваську-кота на ночь ко мне привели.

Черный без пятнышка, стройный и гибкий, неслышно ступал он;

Желтые щуря глаза, сразу ко мне подошел;

Ластясь, как свой, замурлыкал, лежал у меня на коленях;

Ночью же против меня сел на столе у окна,

Круглые, желтые очи спокойно в мои устремляя;

Или (всё глядя) ходил взад и вперед по окну.

Чуткие ноздри, и уши, и очи – недобрую тайну

Чуяли; словно о ней так и мурлычет тебе

Демон, спокойно-жесток и вкрадчиво, искренне нежен.

Тронул он их или нет – как не бывало мышей.

Я же узнал лишь одно: в обыдённом почувствуешь тайну, –

Черного на ночь кота в спальню к себе позови.

IV. «Право, мой друг, хорошо на сельской простой вечеринке…»

Право, мой друг, хорошо на сельской простой вечеринке

Было, тряхнув стариной, мне засидеться вчера.

Девичьи песни я слушал, смотрел на игры, на пляски.

В окна раскрытые нам веял прохладой рассвет…

Только скажу — заглядевшись в окно, я подумал невольно:

Мог бы я дома сидеть, мог бы я Гёте читать!

V. «Как прихотливы твоих эпиграмм венецейских, о Гёте…»

Как прихотливы твоих эпиграмм венецейских, о Гёте,

Строки, — как струны стройны, — в трепете жизни живой.

Гёте и Пушкин — вы оба — и шутки в песнях шутили

Те, что и в жизни самой. Песня вам – жизнью была.

VI. «Что за чудесная ночь! Лучезарнее звезд я не видел…»

Что за чудесная ночь! Лучезарнее звезд я не видел.

Грудь не устанет вдыхать теплую душу цветов;

Груди ж дышать не тяжко ль? Напрягши ревностно шею,

К звездам лицом я к лицу голову поднял, о ночь!

VII. «Свет этих звезд дотекает к земле мириады столетий…»

Свет этих звезд дотекает к земле мириады столетий;

Диво ль, что, к ним, обратясь, кружится вдруг голова?

VIII. «Тихо. Так тихо, что слышу: в соседней избе, полунощник…»

Тихо. Так тихо, что слышу: в соседней избе, полунощник,

Песню заводит сверчок, – словно родную, поэт!

Не вдохновеннее ль там он скрипит за теплою печкой,

Чем, у ночного окна, я – беспокойным пером?

IX. «Пусть понедельник и пятницу тяжкими днями считают…»

Пусть понедельник и пятницу тяжкими днями считают;

Среду и пятницу пусть строгим постом облекут;

Все дни у Бога равны на земле; а на этой, родимой,

Верю, под кровом благим мирно они протекут.

X. «Мощного Шумана слушал, за ним – чарователя Грига…»

Мощного Шумана слушал, за ним – чарователя Грига,

Регер потом прозвенел, «прокарильонил» Равель.

Что же мудреного в том, что слабый мой голос срывался,

С Шубертом песней роднясь и с Даргомыжским томясь?

XI. «Яркий, лучисто-блестящий сквозь темные ветви густые…»

Яркий, лучисто-блестящий сквозь темные ветви густые, –

Радостен пруд голубой, в зелени парка сквозя.

Счастлив ли ты, вспоминая бывалые летние песни?

Просто ль доволен опять сладостью лени былой?

XII. «Дружбой недавней, но дальной я новые начал страницы…»

Дружбой недавней, но дальной я новые начал страницы;

Грусти – как пыли – налет их не покрыл ли слегка?

Ныне – среди их, в конце ли – старое дружество близко.

Радость в стихах, как в цветах, утренней блещет росой.

XIII. «Сладко меж зреющих нив проезжать на склоне благого…»

Сладко меж зреющих нив проезжать на склоне благого

Тихого, ясного дня; свежею ширью дышать,

Духом ржаным да овсяным. И дышишь, смотришь. Невольно

Взгляд замечает иной, мало привычный узор:

Нивы лежат предо мною; но где ж полосатые нивы?

Да, ведь теперь хутора здесь разбросались и там.

XIV. «Дети деревней бегут – обогнать гремящую тройку…»

Дети деревней бегут – обогнать гремящую тройку,

Ей ворота отворить – и получить за труды.

Слышат обет: вот поедем назад – привезем вам баранок!

Глупые злобно кричат баловни кучеру вслед.

Всё ж не понятен ли больше обманутой голос надежды

Голоса веры слепой в путь предстоящий – назад?

XV. «Плыл я бушующим морем, стремился путем я железным…»

Плыл я бушующим морем, стремился путем я железным;

Отдых – проселки одни для деревенской души.

XVI. «В зале знакомом старинном в углу я сидел на диване…»

В зале знакомом старинном в углу я сидел на диване

И простодушный напев старых романсов внимал.

В окна сквозь ветви июльская ночь звездами глядела;

В душу гляделась звездой глупая юность моя.

XVII. «В парке – на небе ночном, я вижу, резко темнеет…»

В парке – на небе ночном, я вижу, резко темнеет

Елки, одной на пути, край жестковатый, косой.

Мне показалось минуту, что вот предо мной кипарисы

В звездную темную ночь дальной чужбины моей.

Да, но ужели же сердце, любившее годы и годы,

В милом своем далеке бьется и новой тоской?

XVIII. «Юный, сквозь ветви березок краснеющий месяц июльский…»