Струны - [13]

Некий таинственный мир ясности и тишины.

XXIX. «Был я доволен поездкой недальней; здесь же, вернувшись…»

Был я доволен поездкой недальней; здесь же, вернувшись,

Чувствую, право, себя — словно бы дома опять.

Всё же – еще затеваю свидание с милыми сердцу;

Снова сюда возвращусь, – буду ли радостен вновь?

Кажется, так хорошо, что и там, и здесь-то я дома;

Пусть же я дома – везде. Так ли уж всё хорошо?

XXX. «Кажется, вдруг своротил на элегию я с эпиграммы?..»

Кажется, вдруг своротил на элегию я с эпиграммы?

Будь эпиграммой она самою злой – на меня.

XXXI. «Пусть – я подумал сейчас – на дневник, хоть случайный, похожи…»

Пусть – я подумал сейчас – на дневник, хоть случайный, похожи

Вы, эпиграммы мои, как и другие стихи;

Все, на него не похожие, только тогда и прекрасны,

Ежели в стройной красе кроется тот же дневник.

Так я думал всегда; но еще прибавлял неизменно:

В строгом порядке держи лирики тайный дневник.

XXXII. «Ты, кто сейчас на балконе, в том доме дальном и милом…»

Ты, кто сейчас на балконе, в том доме дальном и милом,

Где я когда-то любил, детским томленьем страдал, –

Ты, кто любуешься звездной торжественной, тихою ночью, –

Музыку слышишь ли ты? Слышишь простые слова?

День незабвенный и вечер второго августа! Сердце

Их сохранило и вот – их годовщиною чтит.

Помню: сегодня исполнилось двадцать лет незаметных,

Как я когда-то любил, как я когда-то страдал.

Если б родимою ночью не ты, а я любовался, –

Понял бы музыку я, понял — простые слова.

XXXIII. «Вечное счастье – минуту цветет; отцвело – и навеки…»

Вечное счастье – минуту цветет; отцвело – и навеки

Память о нем сохранишь благоуханной душой.

XXXIV. «Волга спокойно синеет внизу, загибаясь излукой…»

Волга спокойно синеет внизу, загибаясь излукой,

Узкая, странная здесь именем пышным своим.

Тут молодыми лубками и темными соснами берег

Зелен – и свежей травой – в разнообразной красе;

Там – желтоватая белая отмель, нива и роща

И надо всем – облака в бледной дали голубой.

Я же сижу – и книга в руках – и думаю, будто

Можно над Волгой читать, радостно глядя кругом.

XXXV. «Радостно ветер шумит над рекою в соснах и елях…»

Радостно ветер шумит над рекою в соснах и елях,

Птичка какая-то вдруг, близкая, нежно пищит,

Я ж оглянусь на белеющий в зелени дом – и невольно,

В прошлом привычной мечтой, образы вижу людей,

Живших когда-то; меж ними – поэт, хозяин, мечтатель:

Он и гвардейцем служил, он и сатиры писал,

Драмы, элегии; он же и лен обрабатывал славно;

Он же сигарный завод в дедовском доме завел;

Правил лихие пиры, угощая званых – незваных.

В доме, в столовой – его, с дедами рядом, портрет.

Сам же, добрый поэт и старый барин, спокойно

Между родимых гробов спит за церковной стеной;

Радостно ветер шумит над рекою в соснах и елях.

Птичка какая-то вдруг, близкая, нежно пищит.

XXXVI. «Думал ли давний строитель, когда воздвигал этот белый…»

Думал ли давний строитель, когда воздвигал этот белый,

Строгий в своей простоте и величавости дом, –

Дом, озирающий ясно с холма и леса, и поляны,

Волгу меж ними внизу, – ныне сто семьдесят лет, –

Думал ли он о дальних, ему чужих поколеньях,

Или о благе людей, или о славе в веках?

Нет, он думал о жизни своей, о семье и о детях,

Как бы удобней прожить в милом привычно краю.

Но – поколенья сменились – и новые, дальние люди

Жизнью наполнили дом, жизни ему не придав:

Он, как прежде живой, и им о жизни вещает,

С древней своею красой – юную вечно красу

Им указует в себе и вокруг и жизни их учит:

Только живой для себя жизнью живет для людей.

XXXVII. «Круглая, желтая низко луна; огромная, смотрит…»

Круглая, желтая низко луна; огромная, смотрит

Ясно сквозь нежный узор кружева юных берез.

Как хорошо нам тихо идти в желтоватом сиянье –

Словно при теплом огне. Хочется долго бродить,

Только всё выше луна, всё меньше; вот зеленеет

Бледный серебряный круг; темная роща внизу

Холодом августа влажным овеяна. Зябкие члены

Дрогнут невольно. Домой хочется, вижу, тебе.

XXXVIII. «Плавно катится луна из облака в облако; вспыхнет…»

Плавно катится луна из облака в облако; вспыхнет

Низко зарница порой в смутной дотоле дали;

Тихо березы стоят под бесшумным влажным дыханьем

Ночи – и только в граве нежно кузнечик звенит.

Всё над спящей усадьбой мне веет миром, знакомым,

Радостным сельской душе; но отчего же ничто

Так не лелеет ее миротворно, любовно, как запах

Ржи, потянувший ко мне, — плотно лежащих снопов,

Полных, сухих, наполняющих ригу – здесь, у дороги?

Близкому, видно, к земле вышней отрадою – хлеб.

XXXIX. «Ночью сидел я мирно с пером в руке и работал…»

Ночью сидел я мирно с пером в руке и работал.

Томики новых стихов всё листовал и писал.

Тихая ночь со мною стихи читала. Нежданно

В темные двери влетел, злясь и мечась, нетопырь, –

Бился в углу, трепыхал и падал на пол – и снова

Кверху беззвучно взмывал, – как исступленный, дрожа.

С дерзким вступил я в бой — и его изгнал я бесстрашно.

О, не труднее ль борьба критика с тучей стихов?

XL. «Помню, бесшумно летал козодой по старому парку…»

Помню, бесшумно летал козодой по старому парку;

Слушаю – вопли совы, филина дьявольский смех.

Прежним элегиям ночь благосклонная стройность внушала;

Нынче… иль ей надоел медленный стих эпиграмм?