Странный рыцарь Священной книги - [7]
Вот такие, как этот монах, что стоял передо мною, схожий с Домиником движениями рук и головы, вольно или невольно исказят потом слова и дела его. Никогда не мог понять, зачем последователи Доминика твердят, будто его матушка, когда носила его под сердцем, слышала в своей утробе лай собаки — знак того, что родится на свет верный сын церкви. Казалось мне, что оскверняют они святое таинство материнства. Однако в то, что лай собаки слышала в своей утробе мать Доминиканца, я был готов поверить.
Доминиканец увидел в моих глазах смятение, но приписал его обилию в келье свечей. И произнес еще глухим, но уже набирающим силу голосом:
— Свечи горят оттого, что князь тьмы подстерегает в ночи нас, врагов своих.
Я сказал на это:
— Избавь меня от псов, коих ты пустил за мной по пятам.
Он сказал:
— Они приставлены охранять тебя.
Я только пожал плечами. Когда он, обойдя меня, закрывал дверь, я заметил пятна крови, окрасившие на спине его власяницу. А затем в меня впились его налитые кровью глаза, и он произнес:
— Я не верю тебе.
Непросто было мне совладать с собой. Я не знал, как следует держаться, когда монах бросает тебе в лицо оскорбление. А он продолжал:
— Святой отец доверил тебе одну из тайн Божьей церкви.
Я молчал. Он говорил:
— Я знаю, что, будь я, как ты, рыцарем, ты убил бы меня. Но повторяю: я не верю тебе. Ты способен отправиться к альбигойцам и продать им эту тайну.
Я был озадачен и сумел произнести лишь:
— Я рыцарь.
Он положил руки мне на плечи. Я вздрогнул, но не отпрянул. И он заговорил уже иным голосом — задушевным, но полным какой-то горестной страсти:
— Да, Анри, ты рыцарь. Оттого я и не верю тебе. Тот же Прованс, что породил альбигойцев, породил и вас, рыцарей, с вашей куртуазностью, вашими трубадурами и легендами. Ты рыцарь. Первая ваша заповедь — служить Христу и церкви Божьей. А вы заменили Богоматерь своей Дамой сердца и вместо псалмов поете баллады. Ваши замки стали притонами бесчестья и разврата, вы избиваете жен и дочерей своих. Вторая ваша заповедь — одним острием меча коли сарацинов, другим — сильного, угнетающего слабого. Папа послал вас ко Гробу Господню, а вы разграбили Константинополь. Есть ли головорезы страшней, чем твои рыцари? Третья ваша заповедь — хранить верность своему сюзерену, если не восстает тот против церкви. Ты же клонишься в сторону, как лук в нетвердой руке, сегодня служишь одному господину, завтра другому… кто больше заплатит.
Что мог я сказать ему? Начать оправдываться? Одно дело — рыцарство, другое — рыцарь. Так же и с церковью: разве Христос и христиане имеют что-либо общее с папой и епископами?
Я безмолвствовал. А он продолжал:
— Анри, десять раз приходили к тебе братья из наших орденов. Пришли Иоанниты и сказали: «Надень черный плащ с белым крестом и стань одним из нас». Ты ответил: «Не желаю». Пришли Храмовники и сказали тебе: «Надень белый плащ с красным крестом и отправимся защищать Гроб Господень». Ты ответил: «Нет». Пришли братья из Тевтонского ордена и сказали: «Надень белый плащ с черным крестом и отправимся сражаться с варварами — ливонцами, московитами и другими неверными». Ты ответил: «Это далеко». Зачем встал ты как рыцарь-монах под знамя Христово? Затем, чтобы продать свой меч тому, кто дороже заплатит. Скажи тебе Святой отец: «Иди, Анри, за богомерзкой Книгой богомилов, вот тебе мое благословение», ты рассмеялся бы. Но он сказал: «Вот тебе пять тысяч золотом». И ты согласился.
Он задыхался от волнения, тогда как я становился все спокойнее. И сказал ему:
— Не при тебе ли сказал я Роберу де Ронсуа: «До битвы подобные слова — пустая трата времени». Убери тех псов, что хватают меня за пятки, не то я сам уберу их.
Он усмехнулся все еще как-то по-старушечьи, что вызывало во мне гадливость. И спросил:
— Убьешь их? Или меня?
Я стряхнул его руки со своих плеч и сказал:
— Зачем тогда вы призвали нас, рыцарей, чтобы сокрушить альбигойцев? Зачем не победили их вы сами вашими проповедями и вашей правдой? Не могли обойтись без наших мечей?
Он ответил на это:
— Да, вы убиваете их, но для того, чтобы завладеть землями своих жертв. Ты — рыцарь — заживо сжигаешь иудея, дабы заполучить его золото, я — монах — забираюсь в подземелья, жгу огнем и рву клещами, дабы вырвать ересь из сердец заблудших и спасти бессмертные души их.
Я молча повернулся, чтобы уйти. Вдруг он стал как-то странно задыхаться, голос его захрипел. Он сказал:
— Подожди. Я открою тебе одну тайну. Святой отец Доминик увидел во сне Сына Божьего, воссиявшего на высоком троне, одесную Бога-отца. С гневом и печалью взирал он на толпу грешников, преклонивших перед ним колена. В руках его было три копья — одно для гордых, второе для алчных, третье — для прелюбодеев. Богоматерь обнимала его колена и молила о милосердии. Анри, она молила о милости к вам, рыцарям. В чью грудь могут вонзиться все три копья? В твою!
Этот человек ненавидел меня. Он искал причину своей ненависти в том, что я рыцарь, что я горд и жесток. Но для ненависти, как и для любви, нет причин и нет объяснений. Он ненавидел меня за то, что я — это я.
Я же не мог ответить ему ненавистью. Направился, было, к двери, но на пороге обернулся и спросил:
Отчаянное желание бывшего солдата из Уэльса Риза Гравенора найти сына, пропавшего в водовороте Второй мировой, приводит его во Францию. Париж лежит в руинах, кругом кровь, замешанная на страданиях тысяч людей. Вряд ли сын сумел выжить в этом аду… Но надежда вспыхивает с новой силой, когда помощь в поисках Ризу предлагает находчивая и храбрая Шарлотта. Захватывающая военная история о мужественных, сильных духом людях, готовых отдать жизнь во имя высоких идеалов и безграничной любви.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
История загадочного похищения лауреата Нобелевской премии по литературе, чилийского писателя Эдуардо Гертельсмана, происходящая в болгарской столице, — такова завязка романа Елены Алексиевой, а также повод для совсем другой истории, в итоге становящейся главной: расследования, которое ведет полицейский инспектор Ванда Беловская. Дерзкая, талантливо и неординарно мыслящая, идущая своим собственным путем — и всегда достигающая успеха, даже там, где абсолютно очевидна неизбежность провала…
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».