Страна коров - [115]
– Не понравилось? – спросил он.
– Он в стихах!
– Не любите поэзию, как я понимаю?
– Нет, не люблю. Особенно когда речь идет об аккредитации и судьбе нашего колледжа. Послушайте, время и место есть всему. А время и место для поэзии, как ни жаль мне это говорить, закончилось лет сорок назад. Я уверен, что для вас это не новость. Так, может быть, давайте вы действительно сдадите такой отчет, в котором избавите наших аккредиторов от всей этой лирики? Давайте вы уже наконец начнете выполнять свое основное предназначение штатного преподавателя английского в колледже – делать работу, за которую мы вам платим! – и напишете этот проклятый раздел, в котором изложите весь процесс того, как наш колледж себя оценивает?! Уж дайте мне для разнообразия какой-нибудь бессодержательной, блядь, прозы!
Сэм Миддлтон посмотрел на меня с пытливостью поэта.
– Чарли! Да вы в своем ли уме? Уму непостижимо, что вы со мной так разговариваете!
– В своем ли я уме?!
– Да, не лишились ли вы рассудка? Судя по виду, вы совершенно не владеете собой, честно. У вас остекленели глаза, и вы обильно потеете… и когда вы в последний раз стриглись?
Я замер. У него в кабинете пространственный обогреватель тихонько дул теплым воздухом из-под стола. Фонтаны на зиму отключили. Утки больше не крякали.
Я потряс головой.
– Простите, Сэм, – сказал я и потер глаза, по всем ощутимым признакам – сухие и красные. – Просто у нас уже начались две последние недели, семестр почти завершился, а рождественская вечеринка висит на тончайшем волоске. Надо мной, как пелена нисходящего тумана, висит этот самостоятельный отчет. Мне нужно его закончить. Надо, чтобы все было готово до моей сегодняшней встречи с доктором Фелчем, где я должен представить ему свои рекомендации к проведению рождественской вечеринки. Видите ли, до нас донеслись смутные слухи, что и Гуэн, и Расти планируют ее бойкотировать – а если они уйдут, то и всех остальных с собой прихватят. Будет обречена сама предпосылка рождественской вечеринки как события объединяющего. Я стараюсь это отвратить. Но вокруг меня все рушится. Поэтому не могли бы вы мне в этом посодействовать? Просто дайте мне что-нибудь пригодное к делу, а?
Сэм несколько секунд помолчал. Затем сказал:
– Смотрите, Чарли. – Тут он взялся за палимпсест, который я швырнул ему на стол, и перевернул его. – Я не намерен поступаться своими принципами ради наших аккредиторов. И я не намерен извиняться за то, что не сдаю своих эстетических позиций. Извините.
Я застонал от отчаяния.
– Но свою лепту я внесу. Устроит ли вас белый стих?
Я покачал головой от его упрямства. Но затем сказал:
– В данный момент, Сэм, да. То есть это же лучше, чем ничего, наверное. Только, пожалуйста, прошу вас… вы можете разбить текст на абзацы?
Сэм согласился. Я его поблагодарил.
– Можете отдать мне черновик в кафетерии, когда закончите, – сказал я. – Я там все равно теперь почти все время провожу. А если не застанете меня, просто отдайте его Уиллу Смиткоуту. Он всегда сидит за столиком в углу. И он-то уж мне точно передаст.
Сэм кивнул.
Я еще раз сказал ему спасибо и ушел.
Когда симпатичной киске хочется спариваться, она начнет процесс с того, что даст понять ближайшим потенциальным ухажерам о своих намерениях. Это может случиться неприкрыто – испусканием пронзительного вопля, наводящего на мысли о гортанных криках преподавателей математики в течке, – либо тонко и неощутимо, вроде игривого перекатывания или потирания, указывающего на ее готовность. Ощущая ее расположение, кот-самец принимается описывать вокруг нее круги. Настоятельно ищет он в ней предвестия сладкого согласья. Вербального знака. Легкого потирания о его бок. Соблазнительного подергивания ее кошачьей женственности. Несколько напряженных мгновений могут занять шипенье и ворчанье, от которых самец достаточно осмелеет. Но когда грянет вожделенный миг, удар свой он нанесет с силою самой жизни: самец моментально запрыгнет на спину кошки, укусит ее в шею и покроет ее с непреклонностью одержимого ухажера. Наблюдать такие сцены не весьма приятно, да и звуки эти непривлекательны. Само деянье быстро завершится, и обе стороны будут вольны разойтись своими путями. После первого оплодотворения самка может увеличить шансы на зачатие повтореньем этого ритуала со множеством других ухажеров…
– Сам не знаю, что это со мной, – сказал я Раулю, когда нам с ним случилось встретиться в мужской уборной дальше по коридору от моего кабинета. Мы с ним стояли за своими соответственными писсуарами на должном и профессиональном расстоянии друг от друга и, сдавая свои личные дела, боком беседовали через незанятый писсуар между нами. – Просто не понимаю, Рауль, меня как будто начали раздражать все гуманоиды… не говоря уже о гуманитариях. На прошлой неделе я наорал на Сэма Миддлтона у него в кабинете. Несколько дней назад рявкнул на Тимми из будки охраны, когда возвращался из музея. А вчера вечером мы с Бесси очень серьезно повздорили в постели – и главным образом по моей вине. Ладно, целиком по моей вине.
– По вашей вине?
– Да.
– Целиком?
– Да, целиком. Но не в хорошем смысле. У меня кожа как будто истончается со временем все больше и больше – и рано или поздно просто растянется так, что лопнет. Как будто швы моей души с каждым днем натягиваются все туже, и не успею я сообразить, как они растянутся до того, что все это просто разорвется, и вся кровь выльется.
Известный украинский писатель Владимир Дрозд — автор многих прозаических книг на современную тему. В романах «Катастрофа» и «Спектакль» писатель обращается к судьбе творческого человека, предающего себя, пренебрегающего вечными нравственными ценностями ради внешнего успеха. Соединение сатирического и трагического начала, присущее мироощущению писателя, наиболее ярко проявилось в романе «Катастрофа».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник посвящен памяти Александра Павловича Чудакова (1938–2005) – литературоведа, писателя, более всего известного книгами о Чехове и романом «Ложится мгла на старые ступени» (премия «Русский Букер десятилетия», 2011). После внезапной гибели Александра Павловича осталась его мемуарная проза, дневники, записи разговоров с великими филологами, книга стихов, которую он составил для друзей и близких, – они вошли в первую часть настоящей книги вместе с биографией А. П. Чудакова, написанной М. О. Чудаковой и И. Е. Гитович.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.