Сто страшных историй - [56]

Ну хоть что-то. Мне не хотелось, чтобы девушка видела то же, что и я. Я и сам предпочел бы этого не видеть, только кто меня спрашивал? Напросился, глупец? Смотри, слушай.

Вот, разрыл. Сломал доски гроба. Разорвал погребальные покровы. Сунулся в яму мордой. Чавкает, сопит. Когда дзикининки зарыдал, я чуть не подпрыгнул на месте. Пожиратель падали рыдал горше, чем в хижине, когда мы его нашли. Челюсти, судя по звуку, совершали жевательные движения, горло сокращалось, пропуская еду в брюхо, но это не мешало горестному плачу. Тело дзикининки содрогалось от омерзения, чавканье прерывалось воплями отчаяния. Тем не менее, он хватал, рвал, жевал и глотал, не в силах остановиться.

Кёкутэй поедал сам себя, испытывая невыносимые муки. Если бывший разбойник Кимифуса сейчас мучился в аду, то не знаю, чьи мучения были хуже.

– Пойдем отсюда, – велел я Широно, вставая. – Тут мы ничего сделать не можем.

– Да, господин, – согласился слуга. – Нам лучше уйти.

– До хижины далековато. Второй раз я не вынесу такой бег.

– Обопритесь на меня, господин.

Вся моя гордость сгорела в погоне. Без споров я принял помощь Широно. Но когда он предложил понести меня на руках, я отказался.

4 Стая бабочек и цветок мальвы

Как ни странно, мы вернулись в хижину раньше дзикининки. Где он шлялся, что делал – понятия не имею. Что еще удивительней, мы не заблудились.

Когда я рассказывал святому Иссэну и Ран, что увидел на кладбище, я постарался обойтись без лишних подробностей. Мои слушатели и так отлично поняли, чему я оказался свидетелем. Больше говорить было не о чем. Старик сел в углу, где раньше сидел хозяин жилища, и закрыл глаза: задремал или погрузился в размышления.

Я вышел наружу и присел на крыльцо. Усталость одолевала, но я понимал, что не засну. За мной скрипнули доски веранды: это вышла Ран. Сперва она стояла без движения, а после тоже опустилась на крыльцо, рядом со мной.

Какое-то время мы молчали, не зная, что сказать. Вспоминать акт людоедства не хотелось, а других тем для беседы у нас не было.

– Ружье, – наконец произнес я.

– Ружье? – Ран шевельнулась. – При чем тут ружье?

Вслед ударил град вопросов:

– Ты что, решил застрелить людоеда? Из ружья? А как же фуккацу? Ты сам говорил: фуккацу, нельзя! Ишь, чего удумал! Кёкутэй переселится в тебя, я не хочу замуж за Кёкутэя, я и за тебя-то не хочу…

Жестом я отмел все эти предположения.

– Откуда у тебя хинава-дзю? Или это секрет?

– Наследство, – не чинясь, объяснила она.

Я понимающе кивнул:

– От отца?

Ран выразительно постучала согнутым пальцем по голове, показывая, что думает о моей догадливости:

– От матери.

– Ты получила ружье от матери?!

– А она – от своей матери. Бабушка – от прабабушки. Хинава-дзю в нашей семье передают по женской линии.

– Традиция?

– Да.

– Расскажешь?

Если честно, я не надеялся на откровенный рассказ. И ошибся. Должно быть, Ран понравилось, что я говорю с ней так, будто мы знакомы с детства, отбросив всю церемонную вежливость, какая принята между женихом и невестой до свадьбы.

* * *

Это случилось давно, за столетие с четвертью до того дня, когда некий молодой дознаватель явился в деревню Макацу. Закон будды Амиды еще не снизошел на землю, щедро политую кровью, и люди усердно упражнялись в убийстве себе подобных.

Девицу, о которой пойдет речь, звали Сэн. Отец ее, суровый глава клана Икеда, был личным вассалом князя Нобунаги, за жестокость к монастырям и их обитателям прозванного врагом Будды, Демоном-повелителем Шестого неба. Клан бился за господина, не щадя жизни. Девушек и юношей, носивших фамилию Икеда, равно обучали воинским искусствам, готовя к сражениям.

Девица Сэн, как истинная онна-бугэйся[34], умело рубила мечом и колола копьем. Но главное, она без промаха стреляла из фитильного ружья. Мог ли подобный талант остаться невостребованным?

В самом скором времени, когда Сэн пребывала в расцвете юности, в ее жизни произошли две важные перемены. Во-первых, она сменила фамилию – ее мужем стал Мори Нагаёши, редкий силач и забияка, подобно князю Нобунаге прозванный Демоном. Во-вторых, Сэн приняла под командование стрелковый отряд численностью в две сотни человек.

Муж Сэн, естественно, был мужчиной. Все бойцы отряда, что не очень-то естественно даже для сложных времен, были женщинами. Молва прозвала их «бабочками», памятуя о том, что в гербе семьи Икеда, откуда Сэн родом, изображался мотылек.

Отряд Сэн успешно громил врагов на поле боя – ровно до того дня, когда волей нового закона князь Нобунага погиб и воскрес в теле своего убийцы. После этого огнестрельное оружие по понятным причинам утратило свое значение для войны. Сэн пыталась обмануть судьбу, обучая грозных воительниц целиться в ноги или руки, но потерпела крах – слишком уж часто перебитая артерия и обильное кровотечение влекли за собой смерть жертвы, а значит, фуккацу.

Умелые оружейники пытались повысить точность огня из фитильного ружья, но не преуспели. Даже на семидесяти шагах она оставляла желать лучшего.

Кстати, могучий Мори Нагаёши пал смертью храбрых от пули вражеского самурая, так и не освоившего жизнь без убийства. Пал и возродился, что было черным по белому указано в грамоте о перерождении. Если Сэн и овдовела, то лишь на несколько дней, пока учрежденная буквально на днях служба Карпа-и-Дракона проводила дознание и оформляла бумаги.