Стихотворения, 1859–1860 гг. - [9]

Там трещины сожмет и в силах укрепиться.

Воображаю я: приедет этот воз

К жилищу, Скрытому под сению берез,

И разгрузит свое торжественное лоно;

Адель уж там – и ждет: она из пансиона

Недавно вырвалась и вдруг на дачу – прыг!

Сюда! Скорей – сюда! И нежный детский лик

Сияет прелестью и новостью заботы.

Помада, скляночки, флаконы, книги, ноты,

Картонки, зеркало, собачка – все ли тут?

И милой барышни все это подают.

О кухне между тем ее maman хлопочет;

Разбилось кое – что… дочь смотрит и хохочет:

«Оставьте, – говорит, – оставьте всё! Да вы

Взгляните, маменька, места – то каковы!

Ведь это – прелести! Вам разве не понятно,

Что воздухом одним питаться здесь приятно!

На это время пусть уж будет позабыт

Весь прозаический хозяйственный ваш быт!»

А маменька – свое, все о своей потере

Толкует, думает: к какой прибегнуть мере

И все устроить так, чтобы не быть беде.

«Где ж рынок? – говорит: – говядину – то где

Мы будем покупать? Ты, Адичка, пустого

Мне не рассказывай: захочется мясного!»

А Адичка, давно стан легкий округля,

Подвысив платьице и выправляя ножки,

По полисаднику несется вдоль дорожки

И делает шасси с припевом: тра-ля-ля.

А там, преплыв Неву, у радостного брега

Явилась ладия – род ноева ковчега —

И высадку творит. А там уже давно

Все наслаждается и все населено:

Поутру на крыльцо с приветным звоном чашек

Выносится поднос; кудрява, как барашек,

Выходит Лидия; в пиджаке и в очках

Эрнест, с дымящейся гаванною в зубах,

Идёт с небрежностью, не чуждою претензий,

И сел, раскинувшись под шапками гортензий;

Проснулся самовар, зафыркал, заворчал,

И с моккским нектаром кофейник зажурчал, —

Живой источник сил и всякого здоровья,

Тут масло, сливки, сыр – вся благодать коровья —

Соседней фермы дар. Уж подан тайный знак

Из меткого окна пригоженькой соседке…

И пёстрый попинька, в своей качаясь клетке,

В привет хозяину, уж прокричал: дурак!

И Васька – старый кот, чтоб милую картину

Дополнить, развалясь на солнце, выгнул спину

И лёг философом; – он чужд огня в крови,

Быв в юности лишён способности к любви.

Но что картины все, без них – моих любимых —

Сих истых дачников – детей неукротимых?

Вот, вот они – друзья! В бездетности своей

Я – старый холостяк – боготворю детей:

Не этих скованных, одетых по рисунку,

Учёных напоказ и вытянутых в струнку,

Но этих маленьких разбойников земных,

Растущих весело в разгульной их свободе,

Где светской петли нет на детской их природе,

И, кажется, что я люблю так крепко их,

Как крепко не люблю разбойников больших.

Творец мой! Как хорош раскинутый по дачам

Сей шумный мир детей с их смехом, визгом, плачем!

Вот вечер! Поглядишь: там садик, здесь балкон

Приезжих группами приятно оживлён:

Тут гости; в их кругу и старичок почтенный,

С звездой и лысиной, совета президент,

И Бетси, и Мими, и он – вышереченный —

Тот свежий прапорщик и розовый студент.

В саду скрипит качель; там сквозь деревьев ветки

Блаженная чета мелькает у беседки.

Вот август подойдёт, стемнеют вечера:

Там музыка гремит, там – пенье, там – игра,

Блестят фонарики и хлопают ракеты;

У Излера восторг и прелестям нет сметы.

Там угол оглашён весёлым звоном чаш;

Там хохот; тут любовь; здесь шум и ералаш.

О боже! Май настал, а я сижу и плачу

При виде едущих на летний пир – на дачу.

Липы – липки

Липы – липки! вы мне милы;

Вас я не забуду;

Вас, родные, до могилы

Петь и славить буду.

Часто вам я, липы – липки,

В дни стихов и прозы

Посвящал мои улыбки,

Посвящал и слёзы.

От жены бежал, злодейки,

И от лютой тёщи,

Я чрез тайные лазейки

В липовые рощи;

И прильнув душой печальной

К новой чародейке,

С ней гулял по самой дальной

Липовой аллейке.

И потом, предав забвенью

Горькие ошибки,

Я один сидел под тенью

Одинокой липки.

Шумным роем обсыпали

Пчёлы липку эту;

Сладкий мёд они сбирали

С липового цвету.

После люди мне сказали:

Что ты всё пьёшь воду?

Ты от горя и печали

Лучше выпей мёду!

Стал цедиться мёд душистый

Струйкой золотистой,

А друзья – то подстрекали:

Пей! Ведь липец чистый!

Липец? – Как не пить в собраньи,

Липам в честь и славу,

Добрым людям для компаньи

И себе в забаву!

Вот и пил я что есть мочи,

Славя липку – липу,

А потом и дни и ночи

Спал я без просыпу.

Проспал жар я, выспал холод,

Жизнь пропала даром,

Всё прошло; уснул я – молод,

А проснулся старым.

Еле ходишь, сухопарый,

Ломит поясницу;

Кашель душит, а и старый —

Любишь молодицу.

Вот однажды ей в признаньях

Говорю сквозь слёзы:

«Может, милая, в страданьях

Помогли б мне розы.

Может, это лишь простуда,

И с помёрзлой кровью

Мне согреться бы не худо

Например – любовью». —

«Нет, на розы не надейся!

Слушайся совету, —

Говорит она: – напейся

Липового цвету!

Не любовью согревайся,

С сердцем обветшалым,

А плотнее накрывайся

Тёплым одеялом!»

Стал я пить настой целебный,

Пил его я жадно,

Принял я совет врачебный,

Только всё не ладно.

Скоро, всю потратив силу,

Век я кончу зыбкой:

Вы ж, друзья, мою могилу

Осените липкой!

Современная идиллия

Пускай говорят, что в бывалые дни

Не те были люди, и будто б они

Семейно в любви жили братской,

И будто был счастлив пастух – человек! —

Да чем же наш век не пастушеский век,

И чем же наш быт не аркадской?

И там злые волки в глазах пастухов

Таскали овечек; у наших волков

Такие же точно замашки.

Всё та ж добродетель у нас и грешки,