Стихотворения, 1859–1860 гг. - [6]

День и две ночи

Днем небо так ярко: смотрел бы, да больно;

Поднимешь лишь к солнцу взор грешных очей —

Слезятся и слепнут глаза, и невольно

Склоняешь зеницы на землю скорей

К окрашенным легким рассеянным светом

И дольнею тенью облитым предметам.

Вещественность жизни пред нами тогда

Вполне выступает – ее череда!

Кипят прозаических дел обороты;

Тут счеты, расчеты, заботы, работы;

От ясного неба наш взор отвращен,

И день наш труду и земле посвящен.

Когда же корона дневного убранства

С чела утомленного неба снята,

И ночь наступает, и чаша пространства

Лишь матовым светом луны налита, —

Тогда, бледно-палевой дымкой одеты,

Нам в мягких оттенках земные предметы

Рисуются легче; нам глаз не губя,

Луна позволяет смотреть на себя,

И небо, сронив огневые уборы,

Для взоров доступно, – и мечутся взоры

И плавают в неге меж светом и мглой,

Меж дремлющим небом и сонной землей;

И небо и землю кругом облетая,

Сопутствует взорам мечта золотая —

Фантазии легкой крылатая дочь:

Ей пища – прозрачная лунная ночь.

Порою же ночи безлунная бездна

Над миром простерта и густо темна.

Вдруг на небо взглянешь: оно многозвездно,

А взоры преклонишь: оно многозвездно,

Дол тонет во мраке: – невольно вниманье

Стремится туда лишь, откуда сиянье

Исходит, туда – в лучезарную даль…

С землей я расстался – и, право, не жаль:

Мой мир, став пятном в звездно – пламенной раме,

Блестящими мне заменился мирами;

Со мною глаз на глаз вселенная здесь,

И, мнится, с землею тут в небе я весь,

Я сам себе вижусь лишь черною тенью,

Стал мыслью единой, – и жадному зренью

Насквозь отверзается этот чертог,

Где в огненных буквах начертано: бог.

К отечеству и врагам его (1855 год)

Русь – отчизна дорогая!

Никому не уступлю:

Я люблю тебя, родная,

Крепко, пламенно люблю.

В духе воинов-героев,

В бранном мужестве твоем

И в смиреньи после боев —

Я люблю тебя во всем:

В снеговой твоей природе,

В православном алтаре,

В нашем доблестном народе,

В нашем батюшке-царе,

И в твоей святыне древней,

В лоне храмов и гробниц,

В дымной, сумрачной деревне

И в сиянии столиц,

В крепком сне на жестком ложе

И в поездках на тычке,

В щедром барине – вельможе

И смышленном мужике,

В русской деве светлоокой

С звонкой россыпью в речи,

В русской барыне широкой,

В русской бабе на печи,

В русской песне залюбовной,

Подсердечной, разлихой,

И в живой сорвиголовой,

Всеразгульной – плясовой,

В русской сказке, в русской пляске,

В крике, в свисте ямщика,

И в хмельной с присядкой тряске

Казачка и трепака,

Я чудном звоне колокольном

Но родной Москве – реке,

И в родном громоглагольном

Мощном русском языке,

И в стихе веселонравном,

Бойком, стойком, – как ни брось,

Шибком, гибком, плавном славном,

Прорифмованном насквозь,

В том стихе, где склад немецкий

В старину мы взяли в долг,

Чтоб явить в нем молодецкий

Русский смысл и русский толк.

Я люблю тебя, как царство,

Русь за то, что ты с плеча

Ломишь Запада коварство,

Верой – правдой горяча.

Я люблю тебя тем пуще,

Что прямая, как стрела,

Прямотой своей могущей

Ты Европе не мила.

Что средь брани, в стойке твердой,

Миру целому ты вслух,

Без заносчивости гордой

Проявила мирный дух,

Что, отрекшись от стяжаний

И вставая против зла,

За свои родные грани

Лишь защитный меч взяла,

Что в себе не заглушила

Вопиющий неба глас,

И во брани не забыла

Ты распятого за нас.

Так, родная, – мы проклятья

Не пошлем своим врагам

И под пушкой скажем: «Братья!

Люди! Полно! Стыдно вам».

Не из трусости мы голос,

Склонный к миру, подаем:

Нет! Торчит наш каждый волос

Иль штыком или копьем.

Нет! Мы стойки. Не Европа ль

Вся сознательно глядит,

Как наш верный Севастополь

В адском пламени стоит?

Крепок каждый наш младенец;

Каждый отрок годен в строй;

Каждый пахарь – ополченец;

Каждый воин наш – герой.

Голубица и орлица

Наши в Крым летят – Ура!

И девица и вдовица —

Милосердия сестра.

Наша каждая лазейка —

Подойди: извергнет гром!

Наша каждая копейка

За отечество ребром.

Чью не сломим мы гордыню,

Лишь воздвигни царь – отец

Душ корниловских твердыню

И нахимовских сердец!

Но, ломая грудью груди,

Русь, скажи своим врагам:

Прекратите зверство, люди!

Христиане! Стыдно вам!

Вы на поприще ученья

Не один трудились год:

Тут века! – И просвещенья

Это ль выстраданный плод?

В дивных общества проектах

Вы чрез высь идей прошли

И во всех возможных сектах

Христианство пережгли.

Иль для мелкого гражданства

Только есть святой устав,

И святыня христианства

Не годится для держав?

Теплота любви и веры —

Эта жизнь сердец людских —

Разве сузила б размеры

Дел державных, мировых?

Раб, идя сквозь все мытарства,

В хлад хоть сердцем обогрет;

Вы его несчастней, царства, —

Жалки вы: в вас сердца нет.

Что за чадом отуманен

Целый мир в разумный век!

Ты – француз! Ты – англичанин!

Где ж меж вами человек?

Вы с трибун, где дар витейства

Человечностью гремел,

Прямо ринулись в убийства,

В грязный омут хищных дел.

О наставники народов!

О науки дивный плод!

После многих переходов

Вот ваш новый переход:

Из всемирных филантропов,

Гордой вольности сынов —

В подкупных бойцов – холпов

И журнальных хвастунов,

Из великих адвокатов,

Из крушителей венца —

В пальмерстоновских пиратов

Или в челядь сорванца.

Стой, отчизна дорогая!

Стой! – И в ранах, и в крови

Все молись, моя родная,

Богу мира и любви!

И детей своих венчая

Высшей доблести венцом,