Стихи - [34]

Зачем же для огласки?

Зачем, зачем о нас

Рассказывают сказки?

Я принц, при этом — свинопас,

Смотрю на мир не мрачно.

И виноват ли в том, что раз

Влюбился неудачно?

Я не король, а просто тролль,

Герой различных басен.

И, право, люди, я не столь

Ужасен и опасен.

А я солдат, был на войне

И знал, что есть сраженья.

Пускай расскажут обо мне,

Достоин уваженья.

Пусть даже напоказ,

Пусть даже для огласки,

Пускай, пускай о нас

Рассказывают сказки.

А я солдат, мне чёрт не брат,

Ведь я бывал в сраженье.

И, как любой другой солдат,

Достоин уваженья.

80-е гг.

" Я карточку с собой таскаю, "

Я карточку с собой таскаю,

На миг её не отпускаю,

Её храню уже полдня,

Но думаю о ней с рассвета…

Неужто вы живёте где-то

За три квартала от меня?

Я с карточкою говорю,

Я сам себе её дарю

И сам от сердца отрываю.

Я вас как остров открываю

И вновь судьбу благодарю.

Вы остров, дальняя земля,

Чуть различимая в тумане,

Земля в безбрежном океане,

Увиденная с корабля.

60-е гг.

" Блудный сын возвращался из странствий. "

Блудный сын возвращался из странствий.

Петухи на рассвете кричали.

Он стоял возле отчего дома,

Полный тихой и трезвой печали.

Возвращенье страшней, чем разлуки,

Ибо юность стремится к разлуке,

Хочет взвиться, расправив, как крылья,

Свои сильные, смелые руки.

Юность верит, что можно вернуться

К тем же людям и тем же предметам,

Узнавая дорогу по тем же

Стройным звёздам и вечным приметам.

Старый вол отдыхал у забора.

Старый пёс не дремал под порогом.

Блудный сын возвратился из странствий

И стоял в облаченье убогом.

Он нетвёрдой рукой постучался

И молчал и дрожал у двери.

— Кто стучится ко мне на рассвете?

— Это я, отвори, отвори!

— Дом мой скуден, и места в нём мало,

Что ты хочешь от нас, говори?

Поискал бы другого ночлега.

— Это я, отвори, отвори!

60-е гг.

" Когда прощаю — мщу, "

Когда прощаю — мщу,

А если мщу — прощаю.

Ладью себе сыщу,

Куда-нибудь отчалю,

Туда, где нету нас,

Куда безгрешной тенью

Вплыву в рассветный час

Назло выздоровленью.

3.05.86.

Осень

В деревьях некий шум таится,

Орут на пляже стаи чаек.

Весь день от скуки ум томится.

И это осень означает.

Как в плохо вымытом сосуде

Тусклеет солнце утром ранним,

И всё вокруг — земля и люди —

Охвачены недомоганьем.

1985

" Мы — самозванцы, "

Мы — самозванцы,

Выдающие себя

За собеседников.

Притворщики,

Которым верит простодушный,

Что разумеем мы язык лугов,

И речь лесов,

И лепет облаков воздушный.

Обманщики,

Твердящие в стихах,

Что знаем тайны душ

И разума глубины.

А всё твердим о пустяках,

Превознося свои седины.

И всё ж не стоит так

Себя уничижать.

Мы — зеркала,

Где все отображенья

Чудесно множатся

И, движась и дробясь,

Напоминают каждого из вас.

80-е, вторая половина[10]

Несостоявшаяся поэма

Примечание редакции: из трех глав “Несостоявшейся поэмы” выбрана для публикации, центральная глава.

В творчестве Самойлова послевоенных лет заметно его упорное тяготение к поэме. Известно несколько зачинов, оборванных на полуслове. Но даже и три завершенные поэмы автор вряд ли счел удачными, хотя “Шаги Командорова” включил в начальный, неопубликованный, вариант своего избранного “Равноденствие”. Первой осуществленной, признанной им самим поэмой стала “Чайная” (1956), положившая, как он считал, начало его поэтической зрелости. Притом, опыт “несостоявшихся” поэм был наверняка автору полезен — некоторые их интонации и мотивы потом отозвались в его зрелых сочинениях. Ранние поэмы Самойлова, завершенные и лишь начатые, вошли в сборник “Поэмы”, выпущенный издательством “Время” (М., 2005). Однако не все: была еще одна попытка создать монументальное произведение, скорее, роман в стихах. В свой машинописный переплетенный сборник конца 40-х Самойлов включил довольно обширные поэтические отрывки под заголовком “Из поэмы”.

Глава первая

О кто ты — друг мой или недруг —

Мой дальний отсвет, мой герой,

Рождённый в сокровенных недрах

Ума и памяти игрой?..

Дожди. Глухая непогода.

Небрежной осени мазня.

И ты уже четыре года

Живёшь отдельно от меня.

Вот, руки затолкав в карманы,

Бредёшь сквозь редкие туманы…

Москва сороковых годов

(Или точнее — сорок пятых).

Повсюду явный отпечаток

Дождей и ранних холодов.

На Пушкинском шумит листва,

Пусты скамейки на Никитском.

И в сумраке сыром и мглистом

Всё видится едва-едва:

Изгиб деревьев косолапых,

Мерцающий витрины газ

И возникающий внезапно

Из мглы автомобильный глаз;

И фонарей лучистых венчик

Внутри фарфоровых кругов

Уже невнятен и изменчив

На расстояньи трёх шагов.

Но в белой пелене тумана

Не молкнут шорохи толпы,

Спешат, сбиваясь, силуэты

Среди туманом стёртых черт,

Как мотыльки на венчик света —

На симфонический концерт.

Консерваторский вестибюль

Как будто бы из эха слеплен.

Взойди! стряхни туман! ослепни!

И сразу память распакуй.

Восстанови в затёртом списке

Рояля бешеный оскал.

И гром симфоний, где Мравинский

Оркестр в атаку вёл на зал.

Восстанови — и опечалься,

Спустись душой на чёрный лёд,

Где Софроницкий между пальцев

Серебряную воду льёт.

Сергей слегка ошеломлён

Над ним свершающимся счастьем.

Но ряд голов и ряд колонн

Ему воспоминанье застят:

Вот Пастернак, похожий на

Араба и его коня;

Табун заядлых меломанов

В потёртых, куцых пиджаках,

С исконной пустотой в карманах

И с партитурами в руках.

А это кто там вдалеке?

Ах, Сашка!