Стихи - [43]

 ветер?

 Ребенок

 Из золота вихри

 и карты всех стран на свете.

 Учитель

 А что она ему дарит?

 Ребенок

 Она в сердце впускает ветер.

 Учитель

 Скажи ее имя.

 Ребенок

 Ее имя держат в секрете.

 (За окном школы - звездный полог.)

 ОДИНОЧЕСТВО

 В ПАМЯТЬ ЛУИСА ДЕ ЛЕОН

 Красота недоступная!

 Ищет ли мир это белое,

 вечное и завершенное небытие?

 Хорхе Гильен

 Погруженное в мысли свои неизменно,

 одиночество реет над камнем смертью, заботой,

 где, свободный и пленный,

 застыл в белизне полета

 раненный холодом свет, напевающий что-то.

 Не имеющее архитектуры

 одиночество в стиле молчанья!

 Поднимаясь над рощею хмурой,

 ты стираешь незримые грани,

 и они никогда твою темную плоть не поранят.

 В твоей глубине позабыты

 крови моей лихорадочный трепет,

 мой пояс, узором расшитый,

 и разбитые цепи,

 и чахлая роза, которую смяли песчаные степи.

 Цветок моего пораженья!

 Над глухими огнями и бледной тоскою,

 когда затухает движенье

 и узел разрублен незримой рукою,

 от тебя растекаются тонкие волны покоя.

 В песне протяжной

 лебедь свою белизну воспевает;

 голос прохладный и влажный

 льется из горла его и взлетает

 над тростником, что к воде свои стебли склоняет.

 Украшает розою белой

 берег реки божество молодое,

 роща запела,

 звучанье природы удвоив

 и музыку листьев сливая с журчащей водою,

 Бессмертники хором

 у неба бессмертия просят

 и своим беспокойным узором

 ранят взоры колосьев

 и на карту печали свои очертанья наносят.

 Арфа, ее золотые рыданья

 охвачены страстью одною -

 отыскать в глубине мирозданья

 (о звуки, рожденные хрупкой весною!),

 отыскать, одиночество, царство твое ледяное.

 Но по-прежнему недостижимо

 ты для раненых звуков с их кровью зеленой,

 и нет высоты обозримой,

 и нет глубины покоренной,

 откуда к тебе доносились бы наши рыданья и стоны.

 НА СМЕРТЬ ХОСЕ ДЕ СИРИА-И-ЭСКАЛАНТЕ

 Кто скажет теперь, что жил ты на свете?

 Врывается боль в полумрак озаренный.

 Два голоса слышу - часы и ветер.

 Заря без тебя разукрасит газоны.

 Бред пепельно-серых цветов на рассвете

 твой череп наполнит таинственным звоном.

 О, светлая боль и незримые сети!

 Небытие и луны корона!

 Корона луны! И своей рукою

 я брошу цветок твой в весенние воды,

 и вдаль унесется он вместе с рекою.

 Тебя поглотили холодные своды;

 и память о мире с его суетою

 сотрут, о мой друг, бесконечные годы.

 СОНЕТ

 На стылых мхах, мерцающих уныло,

 мой профиль не изменит очертаний;

 в нем, зеркале безгрешном, пульс чеканный

 недремлющее слово преломило.

 И если струны струй и плющ бескрылый -

 лишь бренной плоти символ первозданный,

 мой профиль станет на гряде песчаной

 причудливым безмолвьем крокодила.

 И пусть язык агоний голубиных

 познает вкус не пламени, а дрока,

 растущего в урочищах пустынных, -

 как символ силы, сломленной до срока,

 останусь я в измятых георгинах

 и в стеблях трав, растоптанных жестоко.

 СОНЕТ

 Я боюсь потерять это светлое чудо,

 что в глазах твоих влажных застыло в молчанье,

 я боюсь этой ночи, в которой не буду

 прикасаться лицом к твоей розе дыханья.

 Я боюсь, что ветвей моих мертвая груда

 устилать этот берег таинственный станет;

 я носить не хочу за собою повсюду

 те плоды, где укроются черви страданья.

 Если клад мой заветный взяла ты с собою,

 если ты моя боль, что пощады не просит,

 если даже совсем ничего я не стою, -

 пусть последний мой колос утрата не скосит

 и пусть будет поток твой усыпан листвою,

 что роняет моя уходящая осень.

 ПОЭТ ПРОСИТ СВОЮ ЛЮБОВЬ, ЧТОБЫ ОНА ЕМУ НАПИСАЛА

 Любовь глубинная, как смерть, как весны,

 напрасно жду я писем и решений;

 цветок увял, и больше нет сомнений:

 жить, потеряв себя в тебе, несносно.

 Бессмертен воздух. Камень жесткий, косный

 не знает и не избегает тени.

 Не нужен сердцу для его борений

 мед ледяной, - луна им поит сосны.

 Я выстрадал тебя. Вскрывая вены

 в бою голубки с тигром, змей с цветами,

 я кровью обдавал твой стан мгновенно.

 Наполни же мой дикий бред словами

 иль дай мне жить в ночи самозабвенной,

 в ночи души с неведомыми снами.

 ПЕСНЯ О МАЛЕНЬКОЙ СМЕРТИ

 Мшистых лун неживая равнина

 и ушедшей под землю крови.

 Равнина крови старинной.

 Свет вчерашний и свет грядущий.

 Тонких трав неживое небо.

 Свет и мрак, над песком встающий.

 В лунном мареве смерть я встретил.

 Неживая земная равнина.

 Очертанья маленькой смерти.

 На высокой кровле собака.

 И рукою левою косо

 пересек я сухих цветов

 прерывистые утесы.

 Над собором из пепла - ветер.

 Свет и мрак, над песком встающий.

 Очертанья маленькой смерти.

 Смерть и я - на виду у смерти.

 Человек одинокий, и рядом

 очертанья маленькой смерти.

 И луны неживая равнина.

 И колеблется снег и стонет

 за дверьми, в тишине пустынной.

 Человек - и что же? Все это:

 человек одинокий, и рядом

 смерть. Равнина. Дыханье света.

 НОЧНАЯ ПЕСНЯ АНДАЛУЗСКИХ МОРЯКОВ

 От Кадиса до Гибралтара

 дорога бежала.

 Там все мои вздохи море

 в пути считало.

 Ах, девушка, мало ли

 кораблей в гавани Малаги!

 От Кадиса и до Севильи

 сады лимонные встали.

 Деревья все мои вздохи

 в пути считали.

 Ах, девушка, мало ли

 кораблей в гавани Малаги!

 От Севильи и до Кармоны

 ножа не достанешь.

 Серп месяца режет воздух,

 и воздух уносит рану.

 Ах, парень, волна

 моего уносит коня!

 Я шел мимо мертвых градирен,