Стертый мальчик - [34]

– Мы должны защититься от греха, – сказал он, подошел к окну, встал на стул и смазал маслом металлическую раму. – Мы должны прогнать из комнаты демонов.

Дэвид заговорил языками, которые звучали как странный африканский диалект с протяжными английскими гласными. Он был одет в полюбившуюся мне за эти несколько месяцев одежду.

– Хватит, – сказал я и засмеялся. Я сидел на верхней ступеньке двухъярусной кровати. – Перестань.

Я любил его в этот момент. Мне нравилось, как кудрявились волосы на его ногах, те, что росли от коленей до резинки на нижней части его трусов.

– Может, и не самый лучший способ, – сказал он и спустился со стула, – но помогает.

У молодежного пастора из той церкви кончился елей.

«Можно использовать вот это», – сказал он, когда мы с Дэвидом вышли из здания старой почты и подошли к его машине.

Он открыл багажник и достал оттуда желтую бутылку моторного масла «Пензоил». Пастор попросил нескольких прихожан помолиться над бутылкой, чтобы Господь наделил ее силами миропомазания.

«Спасибо вам огромное за эту жизненно необходимую вещь», – сказал Дэвид.

Дэвид снова опустил пальцы в бутылку. Он скакал по комнате, игриво подергивая головой и пытаясь решить, что помазать следующим.

– Хм-м-м, – промычал он. – Даже не знаю.

– Ты просто смешон, – хохотал я. – Ты же не думаешь, что я верю во всю эту чушь.

Он подошел ко мне и просунул руку сквозь ступеньку, на которой стояли мои босые ноги. Вторую руку, измазанную моторным маслом, он приложил к моему склоненному лбу.

– Не смей, – предупредил я.

– Прочь, дьявол! – закричал он полусерьезно и вскинул руку.

Капля масла упала на застывшую лавину простыней, свалившихся с верхней койки, куда я закинул их некоторое время назад. Дэвид прижал большой палец к моему лбу, втирая масло в кожу.

Все случилось через несколько часов. Поначалу это было похоже на крещение. Я чувствовал, как мое тело опускается и чья-то рука удерживает меня. Как и во время крещения, я волновался о том, что буду чувствовать, что меня попросят сделать, как все будет проходить. Стану ли я другим? Изменюсь ли навсегда, как все говорят?

Я переживал о том, как выглядит мое тело. Переживал о растяжках. Переживал, что делаю что-то не так, даже когда он насильно наклонял мою голову. Даже когда я давился и боролся, дергал его за волоски на икрах, пытался сделать хоть что-то, чтобы остановить, – даже тогда я боялся огорчить его. «Я не этого хотел», – думал я.

Похожая мысль когда-то давно уже приходила мне в голову. Мне тогда было двенадцать, я стоял в баптистерии нашей церкви, теребя крестильную рубашку, которая липла к моим толстым бокам; прихожане смотрели на меня и хлопали. Я был новым человеком в новом месте. Я заново родился во Христе. Члены моей церковной семьи закричали: «Аминь!» Я смотрел на их лица и чувствовал себя так, словно стоял перед ними абсолютно голым и уязвимым. Я больше не был невидимым.

То, что я оказался в ЛД, воспринималось мной как заслуженное наказание. Ночью, после того как изнасиловал меня, Дэвид признался, что надругался над четырнадцатилетним мальчиком из молодежной группы, но не знает и не может объяснить, почему так поступил. Не в силах сдвинуться с кровати, на которую он меня положил, я решил, что Господь наказал меня за мои умозрительные прегрешения. Несмотря на заклинания, демоны каким-то образом проникли в нашу комнату.

– Я хотел стать молодежным пастором, – говорил Дэвид, всхлипывая так громко, что в стену застучали соседи. – Как я могу стать пастором после того, что сделал?

Тогда я еще не успел этого понять, но в мое сознание уже начала проникать логика конверсионной терапии, мысль, что мои греховные побуждения равнозначны побуждениям Дэвида. Естественно, я ведь сидел на той же кровати, что и педофил; согласно Писанию, я был не лучше педофила, или идолопоклонника, или убийцы.

Когда я сказал пресвитерианскому пастору нашего колледжа, что́ Дэвид сделал с четырнадцатилетним мальчиком, она ответила, что мне лучше помалкивать, что у меня нет реальных доказательств; да, это плохо, но сделать ничего нельзя. Я не сомневался в том, что необходимость молчать – заслуженное мною наказание. Я не рассказал ей о том, что Дэвид сделал со мной, потому что подозревал, что в гей-сексе изнасилование и стыд – это норма, а еще стеснялся признать собственное бессилие против его агрессии. Я боялся, что эту слабость она воспримет как признак гомосексуальности.

– Хорошо, – ответил я, разглядывая кожаные переплеты книг, которыми были уставлены полки в ее кабинете. Интересно, умели ли эти богословы так же ловко уклоняться от сложных вопросов? Если жизнь вновь обретет смысл, я не пожалею сил, чтобы найти на них ответы.

Подстрекаемый собственным чувством вины, Дэвид позвонил моей маме через пару недель. Он сказал ей, что ее сын – гомосексуал, гей.

– Он отвратителен, – бросил Дэвид в трубку. – Он – чудовище.

О том, что мама едет в колледж, чтобы забрать меня домой, мне рассказала наша с Дэвидом общая подруга. Я сидел в ее комнате и тихо плакал в плюшевую подушку, а она гладила меня по спине. По словам подруги (сама она узнала все от Дэвида), мама сказала, что отец не будет платить за мое обучение, если я собираюсь быть открытым геем. Я выключил сотовый, как будто это могло спасти меня от неминуемого разговора.