Стертый мальчик - [28]

– Где твои родители? – уточнил он. – Уехали?

– Уехали, – сказал я. – Уже уехали.

В тот момент было приятно произнести эти слова.

В первый вечер я провел в ванной общежития больше получаса: боялся надеть боксеры, боялся, что сосед заметит растяжки на коже, пока я взбираюсь в свою койку. Я внимательно изучал себя в зеркале, крутясь то так, то сяк. Вспоминал, как Хлоя прижималась ко мне, чтобы поцеловать, и обнимала за бедра, а я боялся, что ее рука продвинется выше. Может, я начал бегать для того, чтобы стереть с себя все ее прикосновения?

В ванную вошел парень с разинутым ртом, который изучал меня этим утром, и подошел к унитазу. Он выпустил мощную струю мочи, смывая последнее воспоминание о Хлое. Наконец я решил, что ничего не заметно, вернулся в комнату и постарался как можно быстрее подняться по деревянным ступеням, чувствуя, что мой сосед, Сэм, смотрит на мои икры.

– Красивые ноги, – сказал он. – Ты каждый день бегаешь?

– Ага, – ответил я. – Почти каждый.

Мы не успели обменяться с Сэмом и парой слов, когда он приехал в тот вечер. Посмеялись немного, не более того. Как и Дэвид, Сэм был жаворонком и бегуном. Трудолюбивый, но и вполовину не такой обаятельный, как Дэвид.

Я лежал на матрасе, на свежевыстиранном белье, прижимая к груди подушку. На этих хлопковых простынях в своем новом теле я чувствовал себя чистым и целомудренным. Я подумал о папе: как он работает на нашей старой семейной хлопковой фабрике – управляет процессом чистки и прессования хлопка в тюки, которые потом идут на создание простыней. Пользоваться финальным продуктом этого труда было приятно.

Сэм встал и шлепнул по выключателю. Несколько секунд я видел в темноте блеск его голой спины.

Наступила тишина. Меня будили каждый шорох простыни, каждый глубокий вздох, кашель, просто громкий глоток. Я перевернулся на бок. Мне по-прежнему было сложно спать без телевизора, без непрестанного звука живых голосов, спасавших меня от страха перед адом.

Мы пролежали в молчании не больше получаса, и Сэм включил телевизор. Комната выплыла из темноты и наполнилась голубым мерцанием экрана, оставив нетронутыми загадочные тени по углам.

– Не помешает? – спросил сосед.

– Нет, совсем нет, – ответил я. – Но в это время там нет ничего интересного.

– Откуда знаешь?

– Страдаю бессонницей. Правда, сейчас я так взбудоражен, что даже телевизор не поможет. Пойду прогуляюсь.

Я вышел из общежития и обошел двор несколько раз. Я считал трещины на асфальте, когда наткнулся на Дэвида, которому, похоже, тоже не спалось.

Он подошел ко мне.

– Не могу уснуть, – сказал он.

– Новое место, – объяснил я. – Тело должно привыкнуть.

Я недавно прочел статью, в которой эволюционное развитие людей связывали с их циркадными ритмами. Было волнительно читать текст, так открыто выступающий за эволюционную теорию и так небрежно отвергающий идеи креационизма, текст, столь не похожий на то, чему меня учили в школе и в церкви.

«Не настолько же вы идиоты, чтобы думать, что произошли от обезьян?» – частенько говорил наш пастор, и прихожане выражали согласие громким «аминь».

В старших классах учительница биологии опустила главу об эволюции, сказала, что мы можем прочесть ее дома, если захотим. А в тот день, когда мы должны были проходить Дарвина, она пригласила в класс чирлидерш, и те показали нам представление, которое обычно устраивали перед матчами. Завершая его, девушки обычно разворачивали флаг Конфедерации и маршировали по кругу, давая зрителям рассмотреть его со всех сторон. В этот момент большеголовый талисман нашей команды, по имени Бунтарь, одетый как плантатор, выбегал на футбольное поле и танцевал вокруг девушек.

Пропущенная учительницей глава тогда никого не удивила, но я все же решил прочитать об эволюции в интернете и выяснил, что учительница пренебрегает тем, во что верит девяносто семь процентов научного сообщества. Чувствуя себя одновременно и нечестивым, и воодушевленным, я прочел еще несколько статей по этому вопросу. И хотя я все еще верил в Бога, мне не хотелось думать, что Он выступает против науки.

– То, что мы просыпаемся от любого звука, – результат эволюционного развития, – сказал я.

– Ты в это веришь?

– Не знаю, – ответил я. – Интересно думать, что мы, возможно, дети выживших. Что мы здесь, потому что наши прапрапрародители оказались сильнее остальных.

– Не люблю это слово, – сказал Дэвид и смахнул что-то с руки, как будто хотел стереть с кожи мои слова.

– Прародители?

– Нет. Эволюция.

– Я не говорил «эволюция», я сказал «эволюционное развитие».

– Ладно, – отмахнулся он. – Пойдем телик посмотрим.

Мы вернулись в общежитие и направились в гостиную, где стоял телевизор, устроились в креслах, расставленных вдоль стены, и Дэвид начал переключать каналы. Он остановился на выпуске «магазина на диване», посвященном революционному электрогрилю. Мужчина с оранжевым загаром нанизывал четыре сырых цыпленка на вертел. На нем был длинный зеленый фартук. Каждый раз, когда ведущий нанизывал цыпленка, его губы расплывались в широкой улыбке.

«Подходим сюда, – говорит ведущий, и камера приближается к смазанному маслом боку цыпленка. – Кладем цыплят в наш новейший электрогриль и потом… – Камера резко поворачивается в сторону улыбающихся зрителей, бледных семейных пар средних лет. – …что потом, зрители?»