Степные рубежи России - [17]

Религия

Вскоре после падения Византии под ударом турок в 1453 году московский царь оказался единственным суверенным монархом православного христианского государства. Лишь в 1589 году, после весьма долгих дипломатических усилий, Москва сумела добиться согласия других православных патриархов на то, чтобы царь назначал своего собственного патриарха, независимого от них. В следующем году находчивые русские посланцы к грузинскому царю расписали все в совершенно иных красках. По версии послов, константинопольский патриарх Иеремия приехал в Москву, чтобы умолять царя от собственного лица и от лица патриархов Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского назначить в России собственного папу взамен еретического папы в Риме. Они все будут молить Бога помочь царю освободить христиан и одолеть мусульман[82].

Сообщение послов отражает тщеславие Москвы, а также ее взгляд на мир и ее политику. Подразумевалось, что православные патриархи, подобно коренным жителям региона, будут бить челом верховному правителю, дабы он благосклонно отнесся к их смиренным ходатайствам. Московский царь и московский патриарх имели бесконечную власть, а освобождение других православных христианских братьев руками Москвы было только делом времени. Сколь бы отличной ни была реальность, официальная московская риторика ее удачно маскировала.

Даже до взлета православной христианской Московии, с ее версией божественной миссии, казавшиеся безликими степные просторы, «дикое поле», отделяли христиан от мусульман и крестьян от кочевников. Не случайно само русское слово «крестьянин» имело двойное значение. К концу XVIII века, когда «дикое поле» стало более «цивилизованным и христианским», религиозное противостояние еще больше утвердилось.

Конечно, с обеих сторон звучали призывы к религиозной солидарности, на самом деле исходившие из сиюминутных политических соображений. В 1487 году хан Золотой Орды упрекал Нур-Девлета, брата крымского хана Менгли Гирея, за то, что тот служит великому князю. Он пригласил его присоединиться к Орде, потому что, по его словам, «ты живешь промеж неверных, непригож ся видеть так»[83]. Столетием позже крымский хан Мухаммед Гирей использовал тот же самый аргумент в письме к ногайцам, приглашая их принять участие в его походе против шиитов в Сефевидской Персии, поскольку ему подобает вместе с ними бороться за дело ислама. Впрочем, как будто понимая, что одной ссылки на религию недостаточно, он предложил деньги за этот поход и пообещал им снабжение от османского султана[84].

Турки и крымские татары неоднократно стремились объединить мусульман – ногайцев, казахов, каракалпаков и башкир – в широкую антирусскую коалицию. В не получившем подтверждения докладе описывалась первая подобная попытка, якобы предпринятая османским султаном Сулейманом Великолепным в письме, отправленном им ногайскому мирзе Исмаилу в 1551 году. Султан, как сообщалось, обвинил Ивана IV в высокомерии и надменности по отношению к мусульманам и посетовал на войну Ивана с Казанью и на его власть над степью и реками, на которые заявлял претензии сам Сулейман. В письме звучал призыв к исламской солидарности: «А ведь-де наша ж вера бусурманская. И мы-де смолылись все бусурмане, и станем от нево боронитца за один. Ведь-де ведаете, что ныне на Крыме мой посажен царь, как ему велю, так делает. Из Астарахани присылали жо ко мне царя просить. ‹…› И ты бы, Исмаил мирза, дружбу мне свою учинил великую, чтобы еси поберег Казани, людей своих послал на помочь Казани, до куды яз царя пришлю. Да ты бы, Исмаил мирза, пособил моему городу Озову от царя Ивана казаков. И станешь пособлять; и яз-де тебя на Озове царем учиню»[85].

Но религиозные разногласия не могли предотвратить сотрудничество между христианской Москвой и ее мусульманскими соседями, и призывы единоверцев часто играли второстепенную роль по сравнению с более срочными политическими и военными целями. Письма ногайских вождей Ивану IV часто начинались со следующих уважительных слов: «Бог сотворил вас христьяны, а нас сотворил мусулманы», указывавших на то, что религиозные разногласия не должны мешать русско-ногайскому союзу[86]. Когда сложившаяся ситуация требовала лести, ногайские правители, вопреки всякой сообразности, называли царя «всево хрестьянства государем» и даже потомком Чингисхана[87]. В конечном счете, впрочем, московский правитель оставался неверным, и Белек-Булат-мирза откровенно высказал это в письме к царю. Его письмо началось такими словами, одновременно учтивыми и снисходительными: «Хотя он нечестив, а мы хотя мусулманы; кой же есмя в своей вере» (хотя Иван IV неверный, а мы мусульмане, у каждого своя вера)[88].

Москва не собиралась обсуждать, кто является неверным и чья вера выше. Крестоносный дух Москвы явствует из документа 1552 года, в котором митрополит Макарий благословлял Ивана IV и его «христолюбивое воинство» на бой против казанских татар, «твоих изменников и отступников, иже всегда неповинне проливающих кровь християнскую и оскверняющих и разоряющих святые церкви»[89]. Завоевание этим христолюбивым воинством Казани и Астрахани еще больше укрепило религиозную рознь между христианской Московией и ее нехристианскими соседями.