— Ну, спрыгни, попробуй, спрыгни… — И все теснее прижимал ее к себе.
— Уйди, пусти же… — Элька дышала тяжело и часто. — Ну, ты…
На повороте она вырвалась, соскочила с телеги и, не оглядываясь, быстро пошла по дороге в Гуляйполе.
23
Прошло несколько дней, а Элька все не возвращалась. По хутору поползли всякие слухи…
На рассвете, едва солнце выставило из-за горы свою красную макушку, бурьяновцы вышли в поле.
Вокруг по всему степному простору стояли вразброс возы и арбы. Издали они казались совсем маленькими.
Большинство хуторян вышли с косами. Додя Бурлак, вцепившись руками в скользкий держак, тяжко сопя, шагал по жнивью. Коса с тонким свистом врезалась в жиденькие колосья, потом отлетала кверху. Струйки грязного йота стекали по шее, и он чувствовал, что еще немного — и он бросит косу и сам ляжет рядом с ней. Особенно устала правая рука, локоть точно клещами сдавило.
Он остановился, вытер лицо рукавом и, зажав коленями косовище, стал точить затупившееся лезвие. Невдалеке, за третьей межой, он увидел Калмена Зогота. Тот, трясясь на старой, дребезжащей лобогрейке, погонял коней. Жена сбрасывала колосья. Жатка медленно въедалась в ниву, махая крыльями и шумно лязгая ножом.
Додя Бурлак завистливо причмокнул. Нечего говорить, Калмен Зогот справится раньше его. Будь у него, у Доди, лобогрейка — другое дело. А так — маши косой, как твой прадед махал…
Он засунул брусок за пояс и снова зашагал по полю.
Между тем Калмен Зогот на своей развалюхе еле-еле тащился. Лошади то и дело приставали. Он добрался до полосы Никиты Друяна и там остановил их.
Сивые клячи шумно дохнули и опустили головы к колосьям.
— Жарко, — послышался голос Микиты, вылезавшего из-под арбы. — Жарко, — повторил он. — Парит… — И подошел к Зоготу.
Калмен Зогот отер пот с лица.
— Тьфу! — плюнул он. — Горе, не работа! Еле тащатся. Пр-р-р! — Он подбежал к лошадям и отцепил постромок.
Микита Друян присматривался к лобогрейке.
— Берет?
— Э… Столько жизни нашим врагам, сколько она берет! А ты как? Косой?
— Косой. Тяжко. Или годы это? Бывало, до самого вечера машешь, и коса как по воздуху ходит, поет. А теперь… Сил не стало, и коса не берет. Не то что машина. Машина не потеет. — Микита умолк и выжидающе смотрел на Калмена Зогота. Тот не отзывался.
— А знаешь, Калмен, что я тебе скажу? — не вытерпел Микита. — Мне так думается, может, в коллективе и полегче было бы и повыгоднее, а?
— Может, и так. — Калмен Зогот в раздумье поскреб потную бороду. — Но для этого что надо? Чтобы дали машины.
— Так дадут ведь. За тем она и в район пошла, Элька.
— Пойти-то она пошла, а с чем вернется, я еще не знаю. Ну, задумались! Айда! — прикрикнул он на лошадей, щелкнув в воздухе кнутом.
Лошади тяжело потянули жатку, она заскрипела и опять пошла тарахтеть.
— Что это твой хлопец тебе не помогает? — крикнул вслед Микита.
Зогот не ответил. Он был в большой обиде на своего Вовку. Убежал бог знает куда с пионерским отрядом. Родное дитя, уже большой парень, а бросил отца в самую горячую пору, ушел чужим людям помогать!
Чем дольше он думал об этом, тем сильнее закипало в нем сердце.
— Калмен, я не поспеваю, — кричала ему жена с заднего сиденья, — не гони так!
Микита стоял, глядя вслед пылившей жатке, пока она не свернула в сторону, потом вытащил из-под арбы косу, поплевал на ладони и широким, мерным шагом пошел по полосе.
Коса позванивала, подсекая под корень низкорослые колосья и сорняки, а в голове у Микиты все яснее складывалась мысль. Сколько лет он нянчится с этой полоской- и что она ему дала? Что нажил он за это время? Ломоту в костях.
Дойдя до вершины бугра, он увидел Додю Бурлака. Тот поднимался ему навстречу. Слышно было, как он дышит.
— Бог в помощь! — Микита выпрямил спину и приставил руку ко лбу. — Должно, не рано уже… Сопишь, а? Ты сколько рядов прошел?
Додя взялся за брусок.
— Не коса, а бревно. Кто его знает… — Он посмотрел назад. — Я не считал.
— А у меня, брат, вот какая думка. — Микита поставил косу и оперся на обушок. — Нечего нам глядеть на Зогота, у него как-никак своя жатка. Но мы-то с тобой, что мы-то теряем, вот ты мне что скажи.
На разбросанных по степи полосках там и сям вспыхивали на солнце одинокие косы. На взгорке выделялся клин Хомы Траскуна, где работали первые бурьяновские колхозники.
Додя Бурлак со свистом оторвал брусок от косы.
— К ним думаешь?
— Так ведь…
— А я прямо не знаю, как быть. Один одно говорит, другой — другое… Толкуют, будто у них весь хлеб отберут, у коллектива, значит, как есть подчистую.
— Кто это сказал?
— Ну, какая тебе разница… Люди говорят.
Яков Оксман тщательно запер за собой калитку и пошел тропинкой вверх по улице.
Что-то Юдл крутит, хитрит. Не надо было с ним связываться. Кто его просил, этого выродка, заводить дела с пьяным Патлахом? Бог знает, что тот может выкинуть. А теперь полез к ним, в коллектив этот подлюга полез…
Возле кооперативной лавчонки он увидел Юдла. Легок на помине! Оксман сделал ему знак, а сам ушел за амбар.
Тотчас явился и Юдл.
— Ты вот что, — дрожащим голосом зашептал Оксман, оглядываясь по сторонам, — ты меня в свои дела не путай. Я против хутора не пойду. Моя хата с краю. Пускай будет коллектив. Мне что! Меня никто не трогает, и я никого не трогаю… Сделайте милость… Раз они тебя приняли, так меня и подавно примут.
