— Полегче, полегче! — Юдл искоса бросил на Оксмана острый взгляд. — Смотрите, как бы потом не плакать!
— О чем плакать, сам знаешь. В том деле, с Ковалевском, я человек посторонний. Никого я не видел и знать ничего не хочу. И этого, Патлаха, ты ко мне не подсылай, так и запомни…
Юдл что-то ответил, повысив голос, и Оксман перепугался до смерти, как бы кто-нибудь не услышал, и проклинал себя, что начал этот разговор.
Колхозники работали на склоне балки, па клине Омельченко.
Лошади резво тянули жатку, охлестывали бока хвостами, отгоняя докучливых мух. Жатка тарахтела, мотовило крутилось, сзади по жнивью стлалось пыльное облако.
Впереди, погонщиком, сидел Хома Траскун, а Димитриос Триандалис, торопливо взмахивая вилами, сбрасывал колосья.
За машиной, обгоняя друг друга, шли Коплдунер и Онуфрий Омельченко. Они складывали колос в копны. Последним шел Хонця с большими граблями в руках; он прочесывал жнивье и подгребал разбросанные колосья.
Работа шла споро, весело. Может быть, потому что у каждого в глубине души теплилась надежда — нет-нет то один, то другой бросит взгляд на Гуляйпольский шлях: не идет ли там Элька с хорошими новостями?
Получалось так, что каждый спешил догнать другого, а всех вместе заставляла поторапливаться жатка.
Коплдунер с размаху поддевал вилами кучу колосьев и, держа на весу, на присогнутых ногах бежал к копне.
Прежде, бывало, работая в степи, он через силу двигал руками, чуть не валился с ног, и ему всегда хотелось только одного — залезть под копну и проспать до вечера. А сейчас Коплдунера точно спрыснули живой водой, руки сами летают, не руки, а крылья! Сердце полнилось незнакомой радостью, он так и кипел задором. Ну-ка, сколько копен он уже сложил?
— Сейчас догоним жатку… Сейчас догоним, — повторял он, то и дело поднимая глаза на уходящий хвост пыли.
Но Хома Траскун понукал коней, лобогрейка тарахтела все громче и все дальше уползала вниз по склону.
Димитриос Триандалис насквозь просолил потом свою красную куртку. Тяжело ворочая вилами, он ревниво посматривал на Хому Траскуна, который частенько огревал кнутом его кобылу.
— Перестань, — буркнул он наконец.
Но Хома не слышал и все погонял лошадей. Триандалис соскочил с жатки, глаза у него налились кровью.
— Годи, говорю! — гаркнул он и замахнулся вилами. — Не стегай! Не стегай, говорю, не то кишки из тебя выпущу!
Сверху донесся шум. По заросшей зеленой стежке, перекликаясь и обгоняя друг друга, сбегали пионеры.
Вовка Зогот первый подбежал к Хонце.
— Мы из отряда, третье звено, — запыхавшись, еле выговорил он. — Дайте нам вилы, мы будем сгребать! Дайте нам грабли!..
— Лучше вилы, вилы! — кричали ребята.
— Я хочу вилы, не надо граблей…
— Мне тоже вилы, — попросила Иринка Друян, — мне и Зелдке!
Третье звено рассыпалось по полю, сгребая скошенную пшеницу.
— Вот и подмога, — пробормотал Хонця и, как всегда, нельзя было понять, рад он или нет.
Пионеры работали быстро; ладные копенки росли одна за другой.
Быстрее всех ворочала вилами светловолосая девушка, время от времени весело покрикивавшая на ребят.
— Молодцы, — похвалил их Коплдунер. — Ишь как управляются, прямо тебе заправские косцы! А красивая девчонка их вожатая. Вон та, Зелдка. Правда?
Хонця кивнул на молчаливого Омельченко.
— Ему спасибо, вырастил сироту… Однако что ж мы стоим?
— Да… Будь вторая упряжка…
— Может, пока что с косами пройдем? — предложил Омельченко.
— Это правильно! — живо откликнулся Коплдунер. — Мы им покажем, раньше всех справимся. Утрем Кобыльцу нос!
— Вот же я и говорю. Работать так работать. Айда!
Коплдунер и Омельченко ушли на клин Триандалиса, Хонця остался с пионерами копнить хлеб.
Среди ребят он заметил Иоську Пискуна, который волочил за собой грабли с ворохом колосьев.
— Поди-ка сюда, — подозвал его Хонця.
Иоська вздрогнул, бросил грабли и подбежал к Хонце.
— Отец твой где? Опять на базар поскакал? Иоська опустил глаза.
— Он больной. Он велел сказать, что заболел…
— Так. — Хонця смотрел сердито. — А кто за него работать будет?
— Я… Я буду…
— Ты? Гм… А он, значит, как в поле, так и разболелся? Легкой жизни ищет твой батька… Что ж это за болезнь у него такая?
Мальчик молча шмыгал носом и заливался краской. Хонця покачал головой и, слегка усмехнувшись, хлопнул его по плечу.
— Ну, беги, берись за грабли. Валяй, валяй! Ты молодец!
«Сегодня уж она должна прийти, — подумал он об Эльке. — Столько дней… Неужели и вправду достанет трактор?»
Почему-то эта мысль его не очень порадовала. Он никому этого не сказал бы, даже самому себе, но где-то в потаенном уголке души надеялся, что, может, и она трактора не достанет. Пусть пока идет как идет, как-нибудь справимся… А там он сам насядет и уж к пахоте обязательно добудет трактор.
Задумавшись, Хонця незаметно для себя изрядно отстал от пионеров. Жатка уже поднималась по соседнему склону, к Черному хутору. На гребне балки, среди высокой травы, показался человек, Хонця приставил руку к глазам. Человек начал спускаться в балку.
Это был Патлах. Ноги у него заплетались, испитое, мокрое о г. пота лицо было искривлено злобой.
«Сволочь Юдка! — бормотал он про себя. — Возьму и выложу все, как было… Будет знать, как голову морочить, паскуда… Обмана я не признаю… Дал слово — держи,»
