Шефтл сидел в нем по пояс и смотрел на Эльку черными, как смородина, смеющимися глазами.
— Пр-р-р, курносые! Лошади стали.
— Ты на Гуляйполе? — Шефтл перекинул ногу за грядку телеги. — Давай полезай, денег я с тебя не возьму… Пр-р-р! На колесо становись.
Чуть приподняв юбку, Элька ловко взобралась на задок.
— Трогай! — Она прыгнула в сено. — Так куда ты едешь и зачем? Стой, не гони! — воскликнула она, растягиваясь на теплом от солнца сене. — Куда ты так торопишься?
Привстав на коленях и размахивая в воздухе кнутом, Шефтл свистел и гикал на лошадей:
— Гей! Айда!
На минуту отступили все заботы — неубранный хлеб, мать, которая слегла после первого же выезда в поле.
Под вечер, когда Шефтл вернулся из Вороньей балки, так и не дожав своей полосы, он узнал, что Элька недавно ушла в Гуляйполе. Шефтл вдруг вспомнил, что собирался в Успеновку за грохотом. Он мигом перепряг лошадей и погнал следом за Элькой, больше всего боясь, что ее перехватит какая-нибудь подвода…
Элька устраивалась поудобнее за его спиной.
— Куда гонишь сломя голову? — стукнула она его кулаком по плечу.
— Ш-ш-ш, курносые! — Шефтл натянул вожжи. — В Успеновку еду, дело есть. Садись сюда, — он показал ей место возле себя, — там тряско. А ты куда?
Он посмотрел на нее с укором, точно говоря: «Ты-то едешь по чужим делам, знаю. И на что это тебе? Разве не могла бы ты жить по-другому? Вот она, твоя доля, вот он я, перед тобой. Чего тебе еще надо?»
Он подсунул кнут под сено и все посматривал на девушку.
В вечернем сумраке гулко отдавался стук колес. Телега уже миновала бугор с шелковицей, кукурузные поля остались позади.
— А правда, будто ты думаешь уходить от нас? — нерешительно спросил Шефтл.
— Кто тебе сказал?
— Люди говорят. Не получается у вас, всем видно. Не для Бурьяновки это…
— Тебе что, хочется, чтоб я ушла? — Ресницы у Эльки шаловливо сощурились, в глазах задрожал теплый огонек.
Сейчас она выглядела еще милее, чем всегда, — может быть, оттого, что новая голубенькая кофточка так шла к ее светлым волосам, так плотно облегала ее полные плечи и крепкую грудь. Красивая кофточка, глаз не отведешь…
— Я и сам не знаю, — печально отозвался Шефтл. — И зачем только ты сюда приехала? Чего мне раньше не хватало? А сейчас сам не знаю, что со мной делается. Обидно мне за тебя, Элька, очень обидно! А как подумаю, что тебя не будет, тоска берет…
Элька живо повернулась к нему, голубая кофточка на миг прильнула к его рукаву.
— Тоска, говоришь?
Телега, мерно покачиваясь, катила мимо веселокутских полей. Он долго смотрел на них, потом показал рукой:
— Вот… даже глядеть скучно. Не та стала степь. Все пшеница да пшеница… Тоска… Прошлым летом степь еще была совсем другая. Благодать! Там тебе пшеница, а там овес, там полоска ячменя, там рядок подсолнухов, глаз не нарадуется. И желтое, и зелененькое, и голубое… А сейчас одна желть… Но-о!
На минуту он скосил глаза на Элькины загорелые ноги и хлестнул лошадей вожжами.
«Такая девка славная, а таскается по чужим делам, — не мог он успокоиться. — Ну к чему это?» И он дурак, ну к чему он гонит сейчас лошадей, ведь не к спеху, еще когда веять придется… А она, чего доброго, еще и смеется над ним…
— Ты что так смотришь? — сухо спросил он.
— Да так… Подумала, что если б пришлось уйти отсюда, тоже бы заскучала. Но пока что я никуда не ухожу.
— Правда? — вдруг обрадовался Шефтл. — Все равно останешься, хоть бы ничего у вас и не вышло?
Элька задумчиво покусывала сухой стебелек.
— Ты не молчи, говори. — Шефтл придвинулся к ней.
— Я-то говорю, ты вот меня не слушаешь, — усмехнулась Элька. — Держишься за свою земельку и не хочешь понять, что не ты хозяин, земля над тобой хозяин. Надрываешься, жилы из себя тянешь, а живешь бедно, вот ты что пойми. А мы это хотим переменить. На тебя вот пшеница тоску наводит, а я сплю и вижу, как она колышется по всей степи. Для тебя же, чудак, чтобы легче было… Как ты не понимаешь! — горячилась Элька, сердясь на себя, что не находит нужных слов, и на него, что таких простых вещей не понимает.
— Пока что мы еще никакой легкости не видали, — угрюмо отозвался Шефтл. — Но-о!
— На готовое хочешь? Я вот пешком пошла в Гуляй-поле за трактором, они мучаются там на трех клячах, а ты…
— Пускай мучаются, не моя забота.
— Дикий ты, Шефтл, совсем дикий! Пойми: время сейчас такое, что… Ну вот Ленин, ты знаешь, что он про тебя сказал?
— Про меня? — У Шефтла рот растянулся до ушей. Махнув рукой, он повторил: — Про меня. Выдумаешь тоже…
— Да, да, про тебя! Что пока такой крестьянин, как ты, будет копаться на своем клочке земли… Эх, Шефтл! Крапивой зарастешь!
— Это мы еще посмотрим! — И, неожиданно расхрабрившись, он положил ей руку на плечо.
— А ну-ка, убери лапы! — с непривычной суровостью сказала Элька.
Он молча примотал вожжи к облучку и снова попытался ее обнять.
— Не лезь, говорю! — сердито крикнула Элька. — Отодвинься, слышишь?
— С моего воза ты меня не спихнешь, — ухмыльнулся Шефтл.
— А я сама сойду. Пусти, добром прошу, Шефтл… На ходу спрыгну…
Он гикнул на лошадей, и они понеслись вскачь. Телега громыхала на ухабах, ее бросало из стороны в сторону, а Шефтл, зарываясь с девушкой в сено, шептал ей на ухо:
