Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим - [42]

.

Несмотря на страстную влюбленность, молодой писатель проявляет удивительную способность хладнокровно анализировать перипетии своих взаимоотношений с Мелани и гамму впечатлений, производимых любимой женщиной. История этой любви, как она отразилась в дневнике и письмах Стендаля, сыграла значительную роль в становлении его психологического мастерства.

На склоне жизни, в 30-х годах, писатель возвращается в автобиографических произведениях к дням своей молодости («Жизнь Анри Брюлара», «Воспоминания эготиста»). Мелани не раз возникает на страницах этих сочинений.

В 1840 году, набрасывая на нескольких страницах «Привилегии», которыми он хотел бы обладать, писатель снова называет «сердце Мелани»…

Подругу Стендаля напоминают и некоторые черты героини его неоконченного романа «Ламьель» (1839–1840).

Как и Мелани, Ламьель – уроженка Нормандии, высокая худощавая блондинка с голубыми глазами. В пятнадцатилетнем возрасте бойкая и смышленая крестьянская девушка попадает в аристократическую среду, которая наводит на нее нестерпимую скуку. Полная любопытства и энергии, Ламьель стремится познать жизнь, любовь. Однако ее похождения, жизненный опыт, приобретаемый ею, разочаровывает ее в людях: она ничего хорошего от людей не ждет… И этим она тоже напоминает Мелани.

Стендаль неоднократно вспоминал свою подругу среди тех женщин, которые могли притязать «на самую сильную страсть» с его стороны. Он ее также вспомнил, мечтая о том, что в 1900 году его «будут читать души, которые милы» ему, души, подобные Мелани[348].

С Ильей Эренбургом в Париже и в Парме

Мне довелось участвовать в работе ряда международных стендалевских конгрессов, дважды – с Ильей Григорьевичем Эренбургом: в сентябре 1966 года в Париже и в мае 1967 года в Парме. Прежде чем рассказать об этих незабываемых встречах, остановлюсь вкратце на истории своего знакомства с Эренбургом, тоже связанной с Францией и французской литературой.

Впервые я увидела Илью Григорьевича в 1938 году в Париже. В то время я еще понятия не имела ни о Стендале, ни о самом Эренбурге. Мне было восемнадцать лет. Захваченная политическими событиями, я носилась по Парижу (денег чаще всего не было, приходилось пешком проделывать большие расстояния, но таким образом я хорошо узнала этот удивительный город, каждый квартал которого имеет свое, неповторимое лицо). Я собирала средства для республиканской Испании, вместе с тысячами антифашистов участвовала в демонстрациях и митингах; в огромном Зимнем велодроме восторженно аплодировала пламенным призывам Долорес Ибаррури – Пасионарии, выступавшей в Париже от имени сражающейся Испании…

Вместе со своими друзьями, немецкими антифашистами, я посещала мероприятия, организованные Объединением немецких писателей в эмиграции[349]; зачарованно слушала рассказ «неистового репортера» Эгона Эрвина Киша на вечере во французско-немецком художественном кабаре[350]; переживала острые ситуации пьесы Бертольта Брехта «99 %»[351], разоблачавшей быт и нравы гитлеровской Германии…

Политические события разворачивались с неимоверной быстротой. Австрия уже была оккупирована, мюнхенский сговор подписан, но для многих из нас на первом плане все еще оставалась милая, многострадальная Испания.

Мои друзья, раненые бойцы 11-ой интербригады, эвакуированные в Париж, не пропускали ни одного случая узнать подробности о положении в стране, которая стала для них второй родиной. С ними вместе я и пришла послушать рассказ Эренбурга, приехавшего из Испании. Эта встреча была организована немецкими писателями. Зал был заполнен до отказа. Эренбург вошел в темном берете и плаще – казалось, он только что прибыл с фронта…

Вновь я увидела Илью Григорьевича спустя одиннадцать лет – в 1949 году. На сей раз – в его рабочем кабинете в Москве, на улице Горького. Тогда я уже знала Эренбурга как писателя. Его замечательный роман «Падение Парижа» напомнил мне пережитые во Франции драматические события 1939–1940 годов, «странную войну», оккупацию Парижа гитлеровскими войсками. Статьи Эренбурга военных лет, которые с огромным волнением читались и в тылу, в глубине России, где я тогда работала, и на фронтах Великой Отечественной войны, нужны были всем нам, советским людям, «как хлеб», по выражению К. Симонова[352].

Однако привело меня к Илье Григорьевичу не его творчество, и не Стендаль, хотя в то время я уже кое-что знала и об авторе «Красного и черного». Я заканчивала романское отделение Латвийского государственного университета и собиралась писать дипломную работу о поэзии Сопротивления Луи Арагона. Эта тема была мне бесконечно близка: мои друзья во Франции участвовали в движении Сопротивления. Литературы почти не было, мне посоветовали обратиться к Эренбургу.

В своем тесном, маленьком кабинете Илья Григорьевич показался мне высоким, грузным. Мне стало ужасно неловко, когда он начал искать для меня книги на нижних полках, согнувшись в три погибели. Я еле осмелилась оглядеться вокруг – на знаменитую коллекцию трубок, которая тогда еще висела над небольшим диваном, на картины Фалька, известных французских художников, на множество книг – скромные старинные томики и разноцветные корешки современных изданий… И облегченно вздохнула, когда Илья Григорьевич бросил поиски и отправил меня к Лиле Юрьевне Брик, сестре Эльзы Триоле – она получала от Арагона все его книги.