Стендаль. Встречи с прошлым и настоящим - [41]

Собираясь на ней жениться, Н. А. Барков обещал ей «заемное письмо» – долговое обязательство на пятьдесят тысяч рублей в качестве компенсации за утраченную пенсию. Войдя в семью Барковых и узнав о ее долгах, Мелани, естественно, беспокоилась за свою дальнейшую судьбу, тем более, что ее муж уклонялся от выполнения своего обязательства. Как видно, Мелани обращалась за содействием к его брату, П. А. Баркову, и получила в ответ вышеупомянутые письма.

Судя по примечанию на французском языке на одном из этих писем, они хранились у Мелани и после ее смерти были пересланы в Россию.

«Заемное письмо» Мелани в конце концов получила, но денег – нет. И тут не помогли ей ни переписка с французским консулом в Петербурге, ни даже обращение к самому царю[345]…

Мелани умерла в возрасте сорока восьми лет, одинокой, но не бедной. Значительную часть своего состояния она завещала бедным студентам, чтобы они могли получить хорошее образование. Ее дочери Софи де Барков полагалась та сумма, которую ей должен был отец Софи. Составляя завещание, Мелани не знала, что ее дочь уже умерла… Что же касается ее мужа, то Мелани не только ничего не оставляла ему, но просила не сообщать ему о ее смерти. В случае же, если г-н де Барков станет оспаривать ее завещание, то она грозила опубликованием собственноручно составленных им бумаг, доказывающих неблаговидность его поступков…

Однако Н. А. Барков узнал о смерти своей супруги и оспаривал ее завещание, квалифицируя ее распоряжения как безумные, совершенные под влиянием посторонних лиц, которые воспользовались ее невменяемостью. Об этом свидетельствует публикация под заглавием «Странные распоряжения одного завещания. – Безумие. – Присвоение наследства», появившаяся в «Gazette des Tribunaux» 26 мая 1830 года. Эту публикацию и читал П. А. Вяземский в июне месяце того же года.

Судебная газета привела длинные выдержки из завещания г-жи де Барков, урожденной Гильбер, по заявлению истцов якобы подтверждающие ее безумие, и заключение суда по этому делу. Эти отрывки содержат не только обвинения и угрозы в адрес г-на Баркова, но также распоряжения покойной относительно ее погребения. Именно в этой части завещания Мелани Вяземский заметил «много странностей и романизма».

Мелани пространно выражала здесь свое отвращение к религиозной «торговле»: «Нет ничего более глупого, на мой взгляд, как покупка молитв»; «я предпочитаю присутствие одного друга во время этой печальной и последней церемонии всему шарлатанству представителей церкви»… Нуждаясь в дружбе «вплоть до могилы», Мелани высказывала опасение, что «люди, ремесло которых состоит в выставлении на показ внешних приличий», обвинят ее друга и душеприказчика в «самом скандальном, самом революционном безбожии»…

Мелани также писала о том, что она часто мечтала быть похороненной в семейной могиле, однако ее судьба – «жить одной, умереть покинутой и быть разобщенной в своей могиле»…

Странными могли показаться и ее желание, чтобы ее гроб не был заколочен гвоздями, и проникнутая мизантропией эпитафия, которую она себе придумала…

Суд не усмотрел в завещании г-жи де Барков признаки безумия и отказал истцам в иске.

В завещании Мелани отразилось характерное для артистических кругов отвращение к церковному лицемерию и к иезуитскому духу, восторжествовавшему в эпоху Реставрации.

Не известно, узнал ли Стендаль о смерти Мелани, читал ли он этот номер судебной газеты, к которой он проявлял большой интерес. (Из отчетов этой газеты писатель почерпнул основные сюжетные линии романа «Красное и черное».) Но он несомненно согласился бы с высказываниями Мелани относительно шарлатанства церкви.

Вернемся к Вяземскому. Читая опубликованные отрывки из завещания актрисы, он вспомнил, что видал ее у своей жены. Когда он мог встретить Мелани?

Князья Волконские были в родстве с князьями Трубецкими, Гагариными и др. Потомок рода Волконских, Н. А. Барков имел, по всему видно, доступ в дом родителей Веры Федоровны Гагариной и представил там свою жену-француженку. П. А. Вяземский женился на Вере Федоровне в 1811 году. В том же году он мог встретить Мелани в доме своей невесты. Изящная французская актриса, по-видимому, производила впечатление и запомнилась Вяземскому. Не удивительно, что он заинтересовался ее завещанием.

Что же касается Стендаля, то Мелани сыграла в его жизни не только эпизодическую роль.

В дни его молодости, любовь к этой актрисе давала писателю повод для анализа собственных чувств и развивала в нем умение глубоко проникать в человеческое сердце, улавливать реакции души. В период своей самой пылкой любви к Мелани Стендаль писал: «Я часто ищу страстей, чтобы быть счастливым; это не значит просить счастья в чистом виде, это значит просить тревоги. Но тревога подобного рода толкает меня на ухаживание за женщинами, помогает познавать человеческое сердце […]»[346].

Дневник Стендаля 1805–1806 годов отражает амплитуду колебаний чувств молодого человека, наблюдающего за любимой им женщиной и замечающего малейшие нюансы в ее поведении, в ее манере говорить, одеваться и т. д. «Сегодня вечером на ней была черная шляпа, к платью приколота роза, губы накрашены – вид вызывающей, яркой красавицы на празднике красоты. Но ее лицо было лицом Дездемоны: тихая грусть и невинность. В этом был какой-то диссонанс»