Статьи из газеты «Известия» - [170]

В 1951 году эти близнецы опять получили по Сталинской премии, вот чудеса-то. Погодин — за сценарий фильма «Кубанские казаки», это тоже он, представляете? А Эрдман — за «Смелых людей», про конный завод, противостоящий фашистам, и про вредителя, собирающегося сдать немцам наших элитных жеребцов. Хороший фильм, но уже не такой смешной, как «Волга-Волга». Все стало какое-то третьесортное после пяти лет нового террора. Так что премии им дали только второй степени. Обоим, в один момент.

В 50-е Погодин писал социалистические пьесы с человеческим лицом, главным образом о передовой, но ищущей советской молодежи. Читать их сегодня трудно. Если бы поставили, все сказали бы: Сорокин совершенно исписался. За «Третью Патетическую» (третью и самую слабую часть трилогии о Ленине) он получил Ленинскую премию. А Эрдман писал сценарии к хорошим сказочным фильмам, где еще можно было что-то протащить: «Каин XVIII», например. Использовали его и для сочинения театральных реприз — для «Турандот» они ему особенно удавались. А еще они встретились с Ангелиной Степановой — вы ведь ее не забыли? Она к тому времени овдовела, ее муж, Александр Фадеев, застрелился, оставив письмо в ЦК о том, что его и литературу погубила партия. Но у Эрдмана со Степановой ничего уже не вышло: много лет прошло.

В 60-е Погодина уже не было, он умер в 1962 году. А Эрдман еще был, он умер в 1970-м. Написав перед этим лучшее свое драматургическое произведение после «Самоубийцы» — ядовитейшие диалоги для любимовской постановки драматической поэмы «Пугачев». Не зря ведь дружил с Есениным. Злобно получилось, хорошо. Изрезали, конечно, но пропустили. В прочие 60-е он занимался сценариями для мультфильмов. Думал, наверное, что детей еще можно было спасти.

Вот понимаете, что такое советское время? Это не только репрессии, и не только энтузиазм, и не только богема или прикормленные творцы. А это сложное, многомерное образование, в котором есть крепкий приземистый драматург Погодин — хоть и без искры, но искренний; и его заражающий до сих пор энтузиазм стройки, и его идиотские лакировочные фантазии о перековке аристократов воровского мира, и его социалистическое строительство с человеческим лицом, и вихрастая ищущая молодежь. И есть Эрдман — аристократ без кавычек, высокий, тонкий, остроумием не уступающий Ильфу и Петрову, который все про эту власть понимает, а себя и себе подобных в одной из басен сравнивает с мурашками на озябшем теле. Станет тепло — не будет мурашек. Погодин пишет сорок пьес и сценариев, из которых не выживает ничего, но названия становятся нарицательными: «Человек с ружьем», «Кремлевские куранты»… Эрдман пишет две пьесы, которые сегодня, впрочем, тоже мало кому интересны. Сегодня никому ничто не интересно. Сия пучина поглотила обоих в один момент. Но некоторые репризы и фразы уже ушли в язык: «То, о чем может подумать живой, может высказать сегодня только мертвый». И про Эзопа, конечно.

Вот я и думаю: может, их не противопоставлять? Может, попытаться как-то осмыслить это явление в целом — явление, породившее Погодина и Эрдмана, как следует их потрепавшее, но одинаково в них нуждавшееся? Потому что без них мы ничего в этом явлении не поймем. А главное, не поймем, почему в нашей нынешней прекрасной эпохе категорически невозможен ни свой Эрдман, ни свой Погодин.

16 ноября 2010 года

Так хочет Бог

Ровно 915 лет назад, 26 ноября 1095 года, Папа Урбан по завершении Клермонского собора сказал речь, обращенную к знати и духовенству. Ею открылась эпоха Крестовых походов. «Так хочет Бог!» — кричали слушатели после каждого обещания, а список посулов был внушителен: тем, кто отправится в поход на Иерусалим, отпустятся грехи, простятся долги, крепостных освободят от зависимости, богачей — от налогов, павшим гарантируется загробное блаженство, а выжившим достанется земля, текущая млеком и медом. Папа чутко сочетал сугубо материальные стимулы с призывом помочь страждущим братьям-византийцам, которых измучили набеги сельджуков. Момент для выступления был выбран идеально: мусульман ослабили междоусобицы. О причинах походов спорят много — тут и экспансия на Восток, и жажда наживы, и необходимость чем-то занять безземельных рыцарей, «младших сыновей»; к христианству все эти мотивы отношения не имели. Но рыцарство не умеет сидеть на месте. Так хочет Бог.

Первым в поход вышло простонародье, во главе которого шел прославленный проповедник, аскет Петр Пустынник, известный тем, что не брал в рот даже хлеба, а только вино и рыбу. Численность первого похода, по разным источникам, составляла от тридцати до пятидесяти тысяч. До Иерусалима из них дошло несколько сотен. Шли они с женами и детьми (выкупаться из рабства — так вместе), провиантом не запаслись, полагая, что кормить будут по дороге, как паломников; оружия не имели, поскольку конь и вооружение стоили больше любого крестьянина с домочадцами. Четверть разношерстного сброда была перебита в пути мирными жителями Болгарии и Венгрии, не желавшими обеспечивать крестоносцев продовольствием. Прочие дошли до Византии, император которой, Алексей Комнин, как раз и просил Папу Урбана II о помощи против сельджуков; помощь пришла и стала шататься по Константинополю, добывая себе продовольствие и грабя кого попало на правах союзников; Комнин перепугался и переправил их через Босфор в Малую Азию, где они и были перебиты сельджуками. Несколько сотен сумели бежать обратно в Константинополь — в том числе чудесно спасшийся аскет Петр Пустынник, вообще имевший способность чудесно спасаться. Там они стали ждать, пока подойдут рыцари.