Станкевич. Возвращение - [65]

Стала ли она его женой? По всей видимости, да. Кто, однако, их повенчал? По какому обряду? В каком месте? Этого даже люди с самой буйной фантазией не пытались себе представить и никогда не препирались по этому поводу друг с другом, точно так же как бесспорным было и то, что с женой обходился он круто. Об этом говорили спокойно, без эмоций, философски оценивая неожиданные и непостижимые уму дары провидения, уготованные нам жизнью. Он бил ее дважды в месяц, зато изрядно, как о том сообщали те, кто бивал жен чаще. Он не бил ее весной, летом и осенью, потому что его не было дома, зато зимой трудился от души. Через два года у нее не осталось ни одного целого ребра, а позже, как сообщали иные, она даже ослепла. Лесник Кузьма уверял, что всякую свободную минуту он учил ее кнутом, сготовленным из хвоста бычка-двухлетка. Как бы то ни было, соединяющее их чувство не было чувством Тристана и Изольды, Родриго и Химены, Ромео и Джульетты… так можно до бесконечности. Зато рассказы о деловой сфере не были столь единодушны, как молва о семейной жизни. Правда, сходились все на том, что он был трудолюбив, пронырлив и хитер, что много времени в первые годы посвятил скотине, которой что ни год он пригонял все больше, и что затем ту же оборотистость и дальновидность проявил в других делах, которыми занялся. Как бы то ни было, но уже в середине столетия — и это зафиксировано в соответствующих документах и потому, надо полагать, бесспорно — он стал хозяином просторной хаты, где достижения цивилизации и комфорта, как, например, нужник на кирпичном фундаменте, заставляли задыхаться от зависти местных людишек.

Коль скоро мы коснулись проблемы истинности истории, которую воссоздаем, то для упрощения повествования, и не только для этого, посчитаем информацию о событиях в жизни этого человека и его семьи абсолютно достоверной, столь достоверной, сколь достоверным было то, что Юлий Цезарь плешив, что Александрийская библиотека насчитывала несколько тысяч томов, что Петр Великий основал Петербург, Наполеон создал кодекс Наполеона, адмирал Нельсон выиграл Трафальгарское сражение. Возвращаясь к нашему менее знаменитому герою, отметим, что такой подход логически обоснован именно потому, что приблизительно с этого времени, то есть с пятидесятых годов прошлого столетия, рассказы и документы по поводу этой семьи, прежде всего документы, становятся, по причине ее зажиточности, все более многочисленными и обстоятельными. И потому не станем раздумывать насчет заявления того или иного человека на ту или иную тему, обойдем стороной мелкие детали, не будем копаться в пустяках, сознавая относительность и условность любого сообщения, и, выражаясь напрямик, скажем: всякая подробность повествования является абсолютно правдивой и в то же время абсолютно вымышленной. А если кто-либо помнящий те времена или кто-либо, кому кажется, что он еще их помнит, обвинит нас в неосновательности, мы примем упрек с кротостью.

Возвращаясь к двору и хате, добавим, что его усадьба находилась на отшибе, в стороне от прочих хат, столь омерзительно грязных, что внушали отвращение даже тем свиньям, которых гнали порой через Лыну в Антополь, знаменитый своими свиными ярмарками. Вокруг хаты, крытой, правда, соломой, но двойным слоем, притом не какой-то там захудалой соломой, короткой и ломкой, а самой лучшей, какой местные помещики кроют хозяйственные постройки, — так вот, вокруг хаты с крыльцом и лавочкой, где летними вечерами сиживала Фекла, Зофья, или как там ее, если получала на то разрешение, вокруг этой опрятной хаты и хлевов, возведенных из окоренных и просушенных бревен, виднелся огород и сад, где в грунте и в парниках зрели овощи, а кроме того, наливались лучших сортов яблоки, вишни, черная смородина, и даже абрикосы, которые хоть и росли, но все же не созревали.

Тому же самому человеку принадлежал и хуторок, перешедший сначала из рук старой и уважаемой всеми в округе семьи Слонских вследствие весьма неприятных обстоятельств в руки еврея Мохера, а уже из его рук Францишеку Рогою, ибо именно так он в конце концов велел себя именовать, поскольку к тому времени вопрос имени и фамилии был ему небезразличен.

В ту пору его сыну Яшке подходило уже к двадцати, и он, по счастью, ничем не напоминал мать, что, впрочем, с другой стороны, если верить старухе Гонсовской, было достойно сожаления. Яшка мало чем отличался от отца, они были почти одинаковые, похожие друг на друга, несмотря на разницу в возрасте. Невысокие, худые, зато широкие в плечах, сильные, с большой головой, заросшей кудлами густых волос, какими порой зарастают черепа дебилов. Оба неграмотные, но умеющие складывать цифры, умножать и даже вычитать и делить, если появлялась такая нужда. Оба пронырливые, хищные, начисто лишенные каких бы то ни было принципов во всем, что касалось дела, но, когда надо, покладистые и любезные. Своей увертливостью и цинизмом они приводили в изумление даже местных евреев, которые, надо сказать, их от души ненавидели.

У Яшки, при всем его сходстве с отцом, была еще черта, которая отсутствовала у Францишека, а может, он просто ее не выказывал. Яшка был безрассудно смел, а хитрость его носила более, чем у отца, если можно так выразиться, умозрительный характер, была хитростью ради хитрости. Этой черты он не унаследовал, конечно, от матери, бабы вечно напуганной, вечно теребящей дрожащими руками подол, в чьих глазах читались всегдашние опасения — страх быть изруганной, получить пинок, удар нагайкой. Чтоб закрыть эту тему, добавим, что однажды в осенний вечер она так испугалась, что умерла. Произошло это в 1854 или 1855 году, в тот день моросил ледяной, пронизывающий до костей дождь, грязь повсюду была такая, что ни одна фура проехать на кладбище не могла, и ее похоронили непонятно где и непонятно как, кажется, даже без священника. Но то, что она умерла и умерла внезапно, не вызывает никаких сомнений, на этот счет есть документы.