Станкевич. Возвращение - [60]

Едва переступив порог, тут же затарахтел, расхвастался, пустился объяснять какие-то промахи, сыпал заверениями в верности, клялся, что хозяин ни капельки не постарел, даже наоборот… а уж плечи какие — чистый медведь, как свистнет саблей, сохрани Господи! Кобылка в порядке, не перестоялась, шельма, конюхи ее объезжали. Благодаря предусмотрительности хозяйки кобылку не реквизировали, а вообще-то реквизировали много лошадей. Брали в основном немцы, но и русские тоже несколько штук прихватили. Народ подраспустился, нужна твердая мужская рука. Бродят тут социалисты, агитируют, хотят провести реформу, сукины дети. Пруды как пруды, сейчас зима, замерзли. Два раза был неурожай, два раза уродило. На прошлой неделе хряки подлезли под забор, да и уволокли его в лес целиком, двух штук так и недосчитались, не иначе как мужики их зае. . ., забить бы теперь хоть часть, а остальных — в феврале на ярмарку. Озимые нынче вроде бы хорошо поднялись, ничего не скажешь, да вот плуги затупились, черт их знает, из-за войны, что ли. Дерти пока, слава Богу, хватает, сена даже в избытке. Капусты наквасили, огурчиков насолили. Помещики в округе кто как живет. Недавно пан Пашкевич с паном Дембогурским нанесли хозяйке ответный визит, банк какой-то хотят основать, земский, само собой разумеется. Весной, если Бог даст, телят на сгон отправят…

Он опустил голову и слушал, довольный тем, что самому говорить не приходится, слушал с надеждой, что, может, так оно и кончится, что не придется задавать вопросов, которые могли б оказаться щекотливыми и для него, и для управляющего и вызвали бы по принципу цепной реакции новые вопросы, те в свою очередь ответы, опять вопросы-ответы, и так по кругу, но нет, еще несколько минут, и он сможет сказать: «Хорошо, очень хорошо, спасибо вам, пан Лабиновский, это все». Прозвучит это естественно, и управляющий не найдет в молчании ничего подозрительного, ничего такого, что могло бы угрожать достоинству и независимости их обоих. Успокоенный всем этим, он всматривался в копию явившегося сюда из далекой древности миниатюрного сосуда, кто знает, может, созданного веков тридцать назад, копия сделана безукоризненно, обожгли легкую глину на потребу наивных и жаждущих впечатлений туристов. Вещица обычная, пустяковая, сувенир от поездки на юг, стоит не более, чем скромный обед где-нибудь в таверне, не более, чем бутылка столового вина, может, и меньше, но вся она дышит очарованием. Не это, однако, привлекло его внимание. На амфоре был рисунок, с одной стороны черный на белом фоне, с другой — наоборот, представляющий охоту юноши на оленя. Юный охотник поразительно напоминал мальчика на картине в одесском ресторане. Та же непередаваемая стройность, та же согнутая в колене приподнятая нога, та же резвость и то же самое ощущение бега из ниоткуда в никуда. У юноши с луком за плечами и с полным стрел колчаном на боку было такое же треугольное лицо с равнодушными глазами-миндалинами; разбежавшись, он не бежал, прыгнув над невидимым препятствием, он зависал в воздухе, безвольный и динамичный. Из бездны времен, где он заблудился вместе с охотником, его вызвал настойчивый голос управляющего, который, как ему показалось, задал вопрос и теперь ждал ответа. Теперь, уже совершенно отчетливо, до него донеслись слова: лес, Ренг, рубка, Либерсбах, дерево, тес, деньги. Что значит тес? Что значит Либерсбах? Это наверняка фамилия, довольно забавная. Мгновение спустя ему вспомнился лес в Ренге, даже то место, где перед самой войной в теплый зимний день он подстрелил косулю, мчавшуюся на него прыжками с выражением ужаса и надежды в больших влажных глазах. Завывающие собаки наполнили лес угрюмым реквиемом.

Управляющий вновь повторил: лес, рубка, Либерсбах, деньги, а он в знак одобрения покивал головой.

В ту же секунду его внимание привлекла змейка из пепла, образовавшаяся в пепельнице от догоревшей папиросы. Плотная, кольцеобразная, цвета птичьего помета. Он тронул пальцем и почувствовал ее гладкость, мягкость, хрупкость. Змейка распалась. Он провел пальцем по донышку пепельницы, и изящный завиток превратился в бесформенную кучку. Откинувшись в кресле, он дунул, и все полетело на заваленный бумагами стол. Управляющий вновь что-то сказал, а он вновь закивал и минуту спустя, уставясь в стену, где висели крест-накрест два шведских палаша, в ответ на вопрос, который прозвучал во второй, а может, и в третий раз и повис между ними, как остановленный в полете теннисный мячик, произнес вполголоса:

— Ну, разумеется, сено.

Управляющий засопел, и запахло чесноком.

— Осмелюсь доложить, скорее, солома.

— Отчего же?

— Сеном не покроем.

Он окинул управляющего взглядом своих стальных глаз снизу вверх, так что высокий лоб с залысинами, обрамленный серебряными волосами, свившимися от влажности в колечки, покрылся жирным, как масло, потом.

— Чего не покроем?

— Так ведь я же сказал, — повторил с отчаянием управляющий, — конюшни и хлевов. Крыши протекают. Надо крыть с весны, и крыть соломой. А солому надо купить.

— Ничего не имею против, — ответил он, крутя между пальцами карандашик.