Стадия серых карликов - [23]

Не хвастайся, Аэроплан Леонидович, ты человек скромный и для отведения напрочь сглаза, пока не вызрел план претворения твоего гениального открытия-изобретения, лучше-ка, дружок, подумывай чего поплоше. Ведь недаром замечено: если снится дерьмо, то к деньгам.

Если уж думать о плохом, то хуже, чем мои отношения с Иваном Где-то и придумать невозможно. Лет десять назад я вдруг почувствовал в себе общественного писателя. И до этого записывал все и обо всем, вкладывал в диван. Неизвестно откеда берется это желание рассказать всем людям Земли, о чем ты сильно думаешь и что ты сильно чувствуешь. И принцип тут в любви, не иначе. А имелась у меня на то время жена Маша Лошакова, деревня деревней и сама, ясное дело, из деревни, работала в молочном отделе магазина.

Поскольку я человек положительный, не пью, не курю, на футбольные стадионы не хожу, в козлиное домино не играю, поскольку оно по интеллектуально-мысленному уровню считается на втором месте после перетягивания каната двумя противоположными командами. Откуда у женского пола исключительное чутье на мужскую положительность? Никому не достоверно, наука сюда еще не забралась, а вот Маша почувствовала во мне сугубую положительность и в ответ на нее приноровилась оставлять мне различные деликатесные сырки. Должен вам признать, никаких излишеств в питании себе я не допускаю, разве что иногда стакан пива выпью, да и то в редкости редчайшей, потому как болит впоследствии голова и становлюсь я дурак дураком прямо-таки набитым, неспособным ни на какую простейшую здравую мысль, не говоря уж о творческой как таковой. Виной тому здесь, думаю, моя тонкая организация и передовой организм, предвосхищающий алкогольной непереносимостью грядущее третье тысячелетие. Мне достоверны и обратные случаи. Пример тут можно снять с соседа Степки, шофера-левака и пьяницы. Частенько супруга на него полаивает: «У людей по утром хоть головы болят, а у тебя за столько лет хоть бы чуть-чуточку затрещала!.. У-у-у, татаро-монгольское иго!» Она, должно быть, триста лет собирается жить-поживать со Степаном.

Вспомнив Степкину голову, я вспомнил и свою, подошел к зеркалу и, сколько бы тщательнейшим образом ни исследовал личный череп, малость пооблысевший от не устали и не усыпи, не нашел и малейшего следа от попадания в бордюрный камень. Возрадоваться или восплакать? Никому не достоверно, была ли у Ньютона шишка, за давностью лет, по причине неразвитости мемуарного дела и несовершенства на мало научной основе поставленных архивных дел об этом уж никому не узнать, но в моем данном случае, когда всего час с четвертью назад бордюрный камень звенел, то что-то ведь повергло его в такое состояние.

Ежели прибегнуть к гипотезе, то должна торчать шишка. Или нечто подобное в этом роде. Ничего! Ведь следуя ньютоновскому закону, на воздействующее тело действуют те же силы, кои испытывает и воздействуемое тело. Тютелька в тютельку!

А что мы имеем в неопровержимом наличии? Нарушение одного из важнейших законов мироздания, полное отсутствие одной тютельки при явном присутствии второй. Научное промедление тут грозит полным ниспровержением основ мироздания. Ньютону в происшествие с яблоком сколько веков назад поверили и верят посейчас, а кто поверит мне в бордюрный камень?

И тут меня форменно осенило. Ну, не-е-ет, во избежание выхождения плохого, радоваться преждевременно не стану.

И посему мысленно я возвращаюсь к Марье Лошаковой. Не в смысле воссоединения брака, не бывать тому, а в смысле мысленном.

Бывало, как зайду в магазин, а она вся сияет, вся улыбается по-родственному и говорит радостно: «Здравствуйте, Аэроплан Леонидович! А я вам оставила…» А я и знаю, что мне оставлено. Выбиваю чек, иду к прилавку, какая бы очередь ни была, Маша меня заметит, без очереди обслужит, грубиянам, как говорится, не отходя от кассы, даст сдачи. Мол, это товарищ, то есть я, из вышестоящей контролирующей профсоюзной организации, весь день магазин проверял, еще с утра сырки взял, и неужто ему, общественнику, нельзя отдать пару вонючих, простите, деликатесных сырков в собственные руки? Шустра была, ох, шустра… И такое ее внимание ко мне не раз и не два грозило быть записанным в книгу жалоб и предложений, лишением премий, прогрессивок и тринадцатой зарплаты в установленном порядке и размере.

Дальнейшее развитие событий и предшествующих им фактов описано мною в романе «Маша и Оля, девушки с одной деревни, но с разной судьбой». Я написал его год спустя после законной регистрации брака с гражданкой Марьей Лошаковой, когда посчитал, что хорошо узнал ее, и отослал первую рукопись в первую редакцию с таким письмом препровождения:

«Глубокоуважаемый директор издательства, не имея чести назвать Вас по фамилии, вынужден обращаться именно в таком смысле обращения.

Из-за неимения достаточно свободного времени и не имея своего секретаря, который мог бы устранивать повторение слов и вставления безо всякой надобности лишних добавлений для понятий, я и вынужден выслать в таком состоянии свою работу, чтобы поместить в печать.

Не скрою с гордостью, торопился писать, чтоб еще о многом написать и жизнь в разных направлениях генерально отразить. А в поспешности, да еще в шумной коммунальной квартире, где до тебя на каждой минуте обращаются, то по делу, то по какому-нибудь вопросу, написанное получается грязное. Повторение слов, лишние вставки, а иногда и слова посторонних механически ложатся в текст повествования. Проверяя рукопись, которую знаешь наизусть, впоследствии совсем не замечаешь опечаток, пропущенных букв, вставку несоответствующих гласных, а то и механических слов…»