Сполошный колокол - [17]

Это было самое благоразумное — одеться. Если он, Донат, кому-то нужен, значит, не убьют. Убить его уже сто раз могли бы.

Когда вошла пани, Донат был почти одет, в сапогах, но без кафтана.

Детина подбежал к ней и припал к ручке.

— Пани, рад сообщить: молодой пан отважен и силен, как лев. Могу также сказать — со временем из него выйдет великий воин. Он не владеет саблей, но сила и ловкость спасают его от неприятностей. Я только дважды имел возможность нанести пану серьезные удары. Для начинающего бойца это великолепно!

Донат поклонился пани и развел руками:

— Я сражался с разбойником, а оказалось — с учителем. Где я? Кто вы?

Пани, смеясь, замахала руками:

— Сколько вопросов!.. Рыцари, я приглашаю вас к столу… Я жду тебя, Донат.

Они удалились, а Донат стал натягивать кафтан. Прежде всего прощупал пояс: деньги были на месте.

«А все-таки в порядочном доме одежды гостя не трясут», — подумал про себя Донат, неловко усаживаясь за стол.

Пани поставила перед собой три серебряных кубка и наполнила их вином.

— Мой брат, — сказала она, обращаясь к Донату, — уезжая, просил дать своему другу приют под этой жалкой кровлей. Я счастлива исполнить просьбу брата.

— Спасибо вашему брату! — воскликнул Донат, вскакивая. — Он спас меня. Он бесстрашен и благороден. Его кров для меня свят. Скажите ваше имя, пани, чтобы я мог весь век молить за вас Господа Бога… Еще вчера я был бездомен, я чувствовал себя на своей родине чужеземцем, а теперь я вижу — во Пскове живут прекрасные люди.

И Донат покосился на мрачно восседавшего за столом пана. Неодобрительно подумал о себе: «Понесло — не остановишь. Чего это я?» И знал, что лжет. Чего? А пани? Черные печальные глаза под золотыми веселыми кудрями. Матовая кожа. Черные брови. Так бы и смотрел, да боязно — стыд сожжет твои же щеки.

— Рыцари, я зову вас поднять кубки за счастье и благополучие, — сказала пани, ласково улыбаясь.

Донат тоже заулыбался, но тут пан вперил в него желтые совиные глаза.

«К черту!» — сказал себе Донат и встал.

— Я не могу сидеть с паном за одним столом, — выпалил и сразу же смягчился: — Не смогу до тех пор, пока пан не соизволит объяснить свое странное поведение.

Пани слегка зарумянилась, а у пана презрительно искривились губы. Ответил без промедления:

— Дорогой друг, я охраняю пани. Ради ее безопасности я должен знать о человеке, ступившем под ее кров, больше, чем он сам знает о себе. Одежда, друг мой, всегда откровеннее своих хозяев… Давай забудем об этом! А вот дерешься ты сердито. Правда, одного желания убить врага мало, это нужно уметь! Но коль ты друг дома, то я научу тебя всем секретам великой польской сабли… Выпьем!

Донат не знал, что отвечать, что думать. Но в нем уже горело желание блистать в поединках. Припал к кубку, глотнул.

— До дна! — крикнул пан, накручивая на палец свой длинный ус.

Донат выпил до дна, и наконец ему стало легче.

— Мой рыцарь, как ты попал в Швецию? — спросила пани.

— Я там родился. Я из тех, кто нынешней осенью перешел границу.

— Значит, ты владеешь шведским языком?

— И шведским, и немецким, и…

И тут Донату подумалось вдруг, что ему, пожалуй, нужно скрыть в этом доме знание польского.

— И? — спросила пани.

Донат улыбнулся:

— Я расхвастался. Я хотел сказать, что умею говорить по-татарски, а на самом деле знаю не больше двух сотен слов.

— Ты знаешь шведский, немецкий, русский, слегка татарский и не знаешь польского?

— Увы!

— Если у рыцаря выдастся свободный часок, я готова заняться с ним польским…

И по-польски пригласила приступить к еде.

Донат смотрел на пани вопросительно.

— Считайте, что это урок первый… Подкрепитесь, рыцарь.

— Пани, ты представь нас друг другу, — сказал пан опять-таки по-польски.

Пани всплеснула руками:

— Я ужасная хозяйка! Я забыла вас познакомить… Это молодой стрелец Донат Емельянов… Правильно? Мне так представил тебя мой брат.

Донат кивнул.

— А это пан Гулыга. Мой соотечественник. Мой телохранитель. Мой добрый гений. Великий Иеремия Вишневецкий говорил о нем: во всем войске Речи Посполитой нет рыцаря, равного пану Гулыге в искусстве владения саблей.

— Все это правда! Но давняя. — Пан Гулыга печально и картинно поник головой. И вдруг он распрямился, глаза блеснули, мол, есть еще порох в пороховницах. — За дружбу!

Молодецки осушил кубок.

— Пани, — вновь осмелился спросить Донат, — ты так и не ответила на мой вопрос. Как же зовут тебя?

— Мне нравится, чтоб меня называли Пани, я вспоминаю, что я полячка. Меня зовут Пани!

— Пани? — Донат вскочил, кубок над головой, в глазах восторг. — За Пани!

Окольничий Собакин

К воеводе в думную комнату вбежал дьяк:

— Пришли!

Никифор Сергеевич знал, кто пришел, знал, но брови его поднялись в изумлении от дерзости дьяка. Вбежал, не поклонился, не перекрестился, чина не блюдя, ляпнул свое: «Пришли!» — и бороденкой трясет от страха.

— Выйди, дьяк! Войди, как положено, — сказал Никифор Сергеевич и ткнулся круглым, как репка, носиком своим в ученую, поганого латинского письма книгу.

Дьяк оторопел, и не только бороденка — голова на его плечах закачалась туда-сюда, будто ее успели уже отделить от хорошей, гладкой, как свиной окорок, шеи.

— Никифор Сергеевич, так вить они пришли! — взвизгнул дьяк, но от голоса своего же, противного, высокого, опамятовался, выскочил за дверь и, не успев притворить, распахнул ее.